|
К рубрикатору «Эссе и статьи Переслегина» |
Сменить цвет |
...И когда, наконец, "семидесятилетний лед тронулся", на место витиеватой комбинации идеологических ценностей социализма выплыла одна священная и непоколебимая ценность - демократия.
"Есть веши поважнее, чем мир", - глубокомысленно говорит Р. Рейган, имея в виду Ее Величество Демократию. Мы поаплодировали и нарисовали это слово на прежнем плакате.
А в чем, собственно, разница с прежними-то временами: раньше оголтелые коммунисты шли на любые жертвы во имя своих идеалов, теперь их подвиг собираются повторить умеренные демократы.
Получается... идеалом больше...
А в печати - прямо гражданская война какая-то: сегодня белые, вчера "зеленые", завтра красные - а жизнь в крымской деревне своим чередом ... до поры.
Вчера Ким Ир Сен был союзником в борьбе с американским империализмом, ну одиозная фигура, ну и что? Завтра такого же союзника Чаушеску расстреляли - вот и славно: сталинист, стало быть.
Что ни день, то новости!
До принципов ли тут?
Обыватель заметался.
В Болгарии... "мы освобождали их от Турецкого ига, а они..." И обратный вариант в Латвии ... "захватчики и оккупанты, прочь с нашей земли". Причем, что характерно, митингующие советские туристы не имеют никакого отношения к балканским войнам, равно как и юные русские рижане к событиям сороковых годов.
А я не хочу такой демократии и считаю себя вправе сказать, что никого не оккупировал. Ни в Прибалтике, ни в Молдавии, ни в той же самой Болгарии. И я не собираюсь нести ответственность перед человечеством ни за Чернобыль, ни за крымских татар, ни за Рауля Валленберга. Совершенно не понимаю, зачем менять комплекс превосходства на комплекс вины?
И зачем сегодня обязательно принимать на веру утверждения и концепции, которые вчера предавались анафеме? Только потому, что эти парадигмы входят в арсенал ПРОПАГАНДЫ победившего противника? Где, однако, гарантии, что США, выиграв третью мировую войну, не проиграют четвертую? И что тогда? Все поголовно примем ислам?
Нельзя искупить поклонение одной вере поклонением другой. Можно, однако, заменить веру знанием.
Всякое поражение имеет, кроме плохих, и хорошие стороны. Американские бомбардировщики, разрушив германскую и японскую промышленную базу, расчистили почву для быстрой модернизации экономики поверженных стран и последующего их расцвета. Точно также, полный распад идеологической системы бывшего Советского Союза, вызванное американской информационной войной, расчищает почву для полной перестройки российского менталитета.
У нас сейчас НЕТ ценностей, нет идеологии, нет системы государственности.
Мы можем выбирать их свободно, не оглядываясь ни на свое прошлое, ни на настоящее наших соседей.
1. Демократия: форма и сущность.
Всякий раз, когда заходит разговор о преимуществах демократии перед иными формами правления, у меня возникает тягостное ощущение бессмысленности.
"Демократия" - значит "власть народа". То есть - система государственного управления, при которой решающая роль в принятии решений принадлежит народу. Легко понять, что такая система, если и может быть реализована, то никогда и нигде реализована не была.
(Единственный пример, который мне удалось найти в фантастике, это Гея из Азимовского "Края Второго Основания". Все жители этой планеты связаны общим телепатическим полем: господствующая речевая фигура имеет вид: я/мы/Гея считаем... Следует подчеркнуть, что возможность прямого и не ограниченного ничем народовластия на Гее обосновывалась автором именно за счет ментальной связи; к аналогичному требованию всеобщей телепатии, как основы демократии, пришел и К. Сташев. В. Рыбаков, доказал, однако, что при наличии подобных аномальных способностей можно и коммунизм построить. И даже в отдельно взятой стране...)
Если телепатию "не изобрели", схема прямого народовластия наталкивается не непреодолимые ТЕХНИЧЕСКИЕ трудности.
В сущности, любое государство представляет собой гомеостатическую машину, на вход которой подаются сигналы, свидетельствующие о дисбалансе, неблагополучии и т.д., а на выходе возникают решения, постановления и иные действия, направленные на то, чтобы дисбалансы исчезли, и входные сигналы стали бы равны нулю. Как правило, реакция носит чисто рефлекторный характер: при росте безработицы создают новые рабочие места за счет государственных дотаций. Когда, вследствие этого начинается инфляция, торжествует политика социальной экономии. Она усиливает социальную напряженность, с чем борются, увеличивая прогрессивность налога. Это, разумеется, приводит к сокращению производства и росту безработицы... Со стратегической точки зрения, никакого толку от всей этой бурной деятельности нет. Тактические достижения, однако, возможны - при одном условии: если управление достаточно оперативно. (Иначе в ответ на инфляцию, система начнет увеличивать социальные расходы, и за два-три года экономика войдет в "раскачку", режим, характеризующийся неуправляемыми нарастающими колебаниями всех параметров – совсем как в России в 1991 - 1993 гг.)
Известно, что скорость срабатывания системы пропорциональна квадрату числа подсистем, интересы которых должны быть согласованы при принятии решения (некоторые утверждают, что даже факториалу). Так что, система управления, в которой участвует весь народ, ни при каких условиях не будет работать в реальном масштабе времени.
Сие очевидно. И потому перестану ломиться в открытую дверь и перейду от лингвистического к политическому толкованию феномена демократии. Никто в наше время, разумеется, не считает, что народ должен непосредственно управлять государством. Демократию определяют, поэтому, как систему РАЗДЕЛЕНИЯ исполнительной, законодательной и судебной власти, причем подразумевается, что по крайней мере одна из этих властей контролируется населением через своих представителей. Чаще всего такой властью является законодательная.
Баланс сил между властями колеблется от эпохи к эпохе и от страны к стране, что создает почву для малосодержательных, но многолетних дискуссий о сравнительных преимуществах разных МОДЕЛЕЙ демократии.
Теоретически, "трое правят коллегиально": три компоненты системы управления могут найти "равнодействующую", при любом отклонении от которой сумма выигрышей сторон отрицательна. Практически, нахождение такой равнодействующей подразумевает знакомство парламентариев с социальным вариационным исчислением, в то время, как они, бедные, путаются в элементарной арифметике (что проявляется при каждом обсуждении государственного бюджета). В результате история любого демократического государства представляет собой историю борьбы трех его властей за свое разделение.
Для того, чтобы ввести эту борьбу в определенное правовое русло, придумана конституция, высший закон страны, стоящий над всеми тремя ее властями. Поэтому, одна из современных определений демократического государства - система управления, при которой высшая власть принадлежит Закону, существующему в форме Конституции.
Увы, принцип суверенитета конституции содержит внутреннее противоречие. Трудно относится с благоговением к Основному Закону, который меняется каждую пятилетку. Но еще труднее серьезно относиться к документу, который подписало двести лет назад три десятка "избранников народа" или, скорее, весьма небольшой его части. Боюсь, что в современном государственном устройстве "отцы-основатели" понимали не больше, чем в радиолокации, генетике или ядерной физике. Остается надеяться, что их разум был вдохновлен самим Господом нашим...
Данную проблему (конституция должна быть традиционной, чтобы ее положения воспринимались народом, как некоторая априорная данность, не вызывающая сомнений или возражений; конституция должна меняться, чтобы быть адекватной общественному развитию) решают самими разными способами. Иногда, следуя примеру Наполеона, пишут "коротко и неясно", а потом ломают копья в вопросе толкования. Иногда вводят институт "поправок к конституции" - ну, нам это известно: ничем так легко не извратить текст, как поправками. Р. Хайнлайн в одном из своих романов ехидно заметил, что каких-только политических систем не пережила Америка - и все при будто бы неизменной конституции. Впрочем, сколь ни случаен, противоречив и бессмысленен Основной Закон, это единственная оболочка, защищающая граждан демократического государства от войны всех против всех.
Итак, мы живем при демократии, и ничего другого ни себе, ни своим детям не желаем. Значит, мы признаем:
Подчеркну, что какую-то роль народа подразумевает лишь институт представительства: все народовластие сводится к праву граждан выбирать своих представителей.
Ну, и кто же имеет максимальные шансы быть избранным? Забудем пока о грубой реальности и поговорим об ИДЕАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ (надо думать, той самой, где ни о каком принуждении граждан не может быть и речи, и самый последний земледелец имеет не менее трех рабов). Пусть эта ВООБРАЖАЕМАЯ форма правления не знает таких понятий, как подкуп избирателей, клевета на политических противников, обман народа, использование прессы для создания соответствующего настроения толпы. Короче, сделаем вид, что мы не только перипетий политической борьбы в России не наблюдали, но и не читали Марка Твена. Итак, кто победит на выборах в самом что ни есть распрекрасном демократическом государстве?
Разумеется, достойнейший.
А кого умеренные умные великодушные избиратели назовут достойнейшим? В нормальных странах (Россию я к их числу пока не отношу) голосуют не за программу - они, обычно, не слишком отличаются друг от друга - а за человека. То есть, своим представителем избиратель (напомню, рассматривается идеальный случай) признает того человека, который продемонстрировал способность хорошо выполнять свои обязанности. И в парламент попадут люди, "доказавшие умение руководить провинциальными пивными", несколько адвокатов, парочка фабрикантов, немного уважаемых арендаторами землевладельцев. В наше время - еще несколько журналистов...
Представьте себе на секунду, что блестящему собранию народных депутатов предстоит - в рамках обычной парламентской процедуры, тайным голосованием - выбрать из своей среды хирурга,
который должен будет сделать срочную операцию Вашему ребенку. Представили? Теперь порадуйтесь, до такого безумия общество еще не дошло. Депутатам предстоит всего лишь управлять страной, решать вопроса мира и войны, модернизировать экономику, вникать в сущность финансовых проблем...
Предложите избирать Ректора Университета всеобщим тайным голосованием студентов. Реакцией слушателей будет смех, в России возможно, несколько нервный. А вот идея всенародных выборов Президента Страны обречена на общее одобрение...
Дело о грузовой марке.
Способность законодателей принимать решения хорошо иллюстрирует история, произошедшая в Британском Парламенте в конце золотого девятнадцатого столетия.
Судовладельцы "владычицы морей" нагружали корабли сверх всякой меры. Запас плавучести (определяемый отношением объема герметизированного надводного борта к общему объему корабля) составлял буквально проценты... При минимальных повреждениях, под действием "непреодолимых сил стихии" в виде легкого ветерка, суда тонули с грузом, командой, пассажирами. Союз моряков и кочегаров при помощи сильного лобби страховщиков требовали от судовладельцев ограничения максимальной осадки корабля. Была разработана специальная система "грузовых марок" (известная ныне как "Диск Плимсоля") позволяющая регулировать загрузку судна в зависимости от времени года и географических условий плавания.
Билль о грузовой марке - не без помощи ряда влиятельных, богатых и энергичных людей - попал в Палату Общин в 1854 году. В 1890 году билль стал законом. За эти 36 лет Британия потеряла по причине перегрузки около 15 тысяч судов. С ними погибло около ста тысяч человек.
Заметим, что тридцать шесть лет проблема грузовой марки решалась в Великобритании, близкой в то время к нашей модели идеальной демократии. В США аналогичный закон вступил в действие сорока годами позже.
2. Демократия в действии.
Я не буду занимать внимание читателя анекдотами о "гримасах демократии" - вроде занимательной истории об американском сенаторе, который удивлялся: почему это пассажиры "Титаника" не спрятались в водонепроницаемых переборках. Интерес представляют не подобные курьезы, но те особенности демократической системы правления, которые связаны с самой сущностью ее.
Итак, народ выбирает депутатов. Депутаты утверждают правительство и контролируют его деятельность. Правительство осуществляет оперативное управление страной. Неизбежные противоречия разрешаются в Верховном Суде. Теоретически, система выглядит разумной и работоспособной.
Увы, министры получают власть из рук парламента и сохраняют ее, только если парламенту это угодно. А это с неизбежностью означает, что профессионалами они должны быть не в делах своего ведомства, даже не в "науке управлять вообще", а в умении ладить с законодателями: отвечать на запросы, сотрудничать с разнообразными парламентскими комиссиями, выполнять (не всегда осознанные даже) пожелания депутатов. Спору нет - это сложный, квалифицированный труд, требующий специфических знаний, таланта психолога, ораторского мастерства, но начисто не подразумевающий каких-то навыков по профилю министерства.
С профессиональной неподготовленностью министров справляются самыми разными способами. Иногда вводят институт постоянных заместителей, которые, собственно, и осуществляют текущее
руководство (структурно, это, конечно же, не демо-, а бюрократия) Обычно же, просто часто меняют кабинеты, памятуя, что за год даже самый талантливый и трудолюбивый министр развалить свою область окончательно не сможет.
Министрами могут быть самые разные люди, и в демократических странах никто не удивляется, если вчерашний руководитель почт и телеграфов сегодня оказывается во главе военно-морского флота. Интересно, однако, что при любом раскладе яркие неординарные личности на ключевые посты не попадают.
Тому есть несколько причин.
Во-первых, люди незаурядные обладают, как правило, скверным характером и почти всегда - характером независимым. Этим они восстанавливают против себя и парламентское "болото" и "хлыстов"-руководителей фракций, имеющих сильное влияние среди депутатов.
Во-вторых, палату пугает возможность больших перемен, а такая возможность всегда есть при дерзком политике во главе кабинета.
В-третьих, вызывает сомнение демократизм незаурядного человека. Демократия - это "незаменимых у нас нет", а кто из людей умных, сильных, способных не почитает себя незаменимым? Во всяком случае, такие фигуры, как У. Черчилль, Ж. Клемансо, М. Тэчер попадают на высшие посты лишь в ситуациях, для страны критических, когда устойчивость системы уже нарушена, и инстинкт самосохрания побуждает парламентариев вручить власть тому, от кого можно ждать чуда. Когда чудо происходит, "спасителей отечества" выкидывают на свалку. До следующего кризиса.
Этот момент - ключевой для понимания феномена демократии. "Чем столетье лучше для историков, тем оно несчастнее для современников". Чем более ярок и незауряден политик, тем больше перемен произойдет с обществом за время его власти. Но все знают пословицу-пожелание: "Что б вам жить в эпоху перемен!.."
Так что, "простой средний человек" всегда желает жить при самом, что ни есть, тихом и незаметном Руководителе (премьере, императоре, президенте или генеральном секретаре). И нет формы правления, более соответствующей его желаниям, нежели демократия.
(Это читая исторические романы, мы думаем, что поддержали бы политику Перикла или Отто фон Бисмарка, если бы родились их современниками. А на самом деле, живи мы тогда, считали бы Бисмарка сумасшедшим реакционером и безмозглым милитаристом. Голосовали бы против него по крайней мере до победы под Садовой. А поддерживали бы какого-нибудь либерально настроенного Августлебена.)
Если Вы полагаете, что "от добра добра не ищут", и "лучше быть богатым и здоровым гражданином Швейцарии, чем бедным и больным российским подданным", Вы выбираете демократию. Суть дела именно в этом: при демократии силы, препятствующие системе изменять свое состояние, носят уже не преобладающий , а исключительный характер. Не будет ошибкой сказать, что при данной форме правления вообще нет никаких процессов, кроме гомеостатических.
Чисто структурно, это можно связать с количеством лиц, от которых зависит принятие решения. Прежде всего "инновационное предложение" должно появиться. Для этого нужен по крайней мере один оригинально мыслящий министр. Чтобы предложение имело хоть какие-то шансы "пройти", его должны поддержать все важнейшие министерства. Их решение должно быть одобрено законодателями. Как правило, в любой ситуации процентов 20 голосующих имеют твердое мнение по обсуждаемому вопросу, остальные 80% - это "болото", у которого четкая позиция отсутствует. При обсуждении принципиальных вопросов требуется, обычно, абсолютное большинство. То есть, необходимо убедить "болото". Известно, что основной, если не единственной целью парламентариев является переизбрание. Практически, если ты уже избран, и ничего не изменилось в худшую сторону, тебя, скорее всего, переизберут. Соответственно, депутаты "болота" озабочены отсутствием в стране перемен к худшему... Кроме всего прочего, решение подлежит ратификации со стороны высшего судебного органа, куда собирают, как правило, исключительно лиц старше 50 лет.
В результате, шансы на то, что "инновационное предложение" пройдет, можно грубо оценить через число депутатов болота. При размерах современных парламентов - порядка 400 человек, они не превышают 0,3%. "Если же шансов мало - не побеждают. Особенно же, если шансов нет вообще..."
(С этой точки зрения интересен анализ "идеальной демократии" Авроры, проведенный А. Азимовым. После "речного спора" структура управления планетой была преобразована таким образом, чтобы ликвидировать самую возможность значительных конфликтов. Компромисс и только компромисс господствовал на Авроре. Олицетворением его стала фигура Председателя, который неофициальным путем определял соотношение сил и оказывал давление на более слабую фракцию, обеспечивая при голосовании подавляющий перевес одной из точек зрения. Политическая жизнь Авроры стала совсем гладкой. Высоким был уровень жизни, военная и научная мощь старейшего из "внешних миров". А следствием отсутствия противоречий стала стагнация, мучительное умирание и жестокая гибель авроровской цивилизации.)
Стремление демократической системы к равновесию проявляется во всех областях жизни, прежде всего - в экономике. Демократия тяготеет к глубокому государственному регулированию, которое осуществляется через развитую налоговую систему. Утверждение о соответствии демократии и рыночной экономики основано на недоразумении, если не на прямом обмане. Современный капитализм: шведский ли, американский ли, французский ли, - это хорошо управляемый рынок. Можно сказать жестче: это ИГРА в рынок, которая в любой момент может быть прекращена государством - примером тому военная перестройка экономики европейских стран и США в мировых войнах.
Развитая налоговая система, по сути, представляет собой механизм отрицательной обратной связи, сглаживающий "рыночные колебания" доходов и прибылей. При стремлении системы к устойчивости (что закрывает возможность вкладывания средств в структурную перестройку экономики, в науку, в экспансию, в космос) прогрессивное налогообложение приводит демократические страны либо к социальной благотворительности (Швеция) либо - к неадекватной милитаризации (США). В обоих случаях высока структурная инфляция.
Поскольку демократические режимы по самой своей сущности стремятся к сохранению статус-кво, никакой политики у таких режимов нет, и ее приходится заменять псевдополитической деятельностью. Для этого события, с любой точки зрения тривиальные, раздуваются (прессой) до общенациональных масштабов.
Примером тому - Уотергейт. Как ехидно заметил болгарский шпион Эмиль Боев: "Странные люди эти американцы. Они что - в первый раз услышали о подслушивающих устройствах?" Примером тому любой скандал, связанный с коррупцией. Идиотские кампании типа "Вернем чистоту в политику". Анекдотические законотворческие инициативы, ограничивающие подарки, получаемые государственными чиновниками, пятьюдесятью долларами - это в США-то, где средняя зарплата порядка 2 тысяч долларов! И прочие дела "Локхид". 99 процентов всей внутренней политики демократий за последние 15 лет - дела, которые не стоили ломанного гроша. Миллионы долларов тратились на выяснение и обнародование обстоятельств, при которых третьестепенный сотрудник администрации получил стодолларовую взятку от какой-нибудь фирмы по производству унитазов... При выборах президента скрупулезно исследуется, имел ли кандидат во времена своего студенчества любовниц, и если да, то сколько. Но если не заниматься подобными проблемами, вообще никакой политики в стране не будет.
Столь пристальное внимание к скандалам повышает значение прессы и иных форм массовой информации. Печать приобретает значение "четвертой власти", никем, кстати, не избираемой и никому не подотчетной. Позитивной стороной этого является информированность тех граждан, которые по каким-то причинам хотят быть информированными. (Соответственно, настоящая коррупция, доходящая до десятков процентов совокупного национального дохода, в демократической системе маловероятна, равно как и массовые аресты, повороты рек и осушения морей.) Негативной - стремление к грязной политике, обман. Итак, при демократии невозможны массовые преступления, но и яркие свершения невозможны тоже. Режим, с температурой 36,6. По Цельсию. Тяготеющий к среднему, и потому представляющий собой политический идеал среднего класса. Так что, как и сам средний класс, демократия представляет собой отклик системы "цивилизация" на возникновение хаотических инноваций - иначе говоря, на первую и вторую промышленные революции.
Дело о "Бойне Нивеля".
К 1917 году руководство французским генеральным штабом перешло от Жоффра к Нивелю. Последний являл собой образец боевого офицера, сделавшего карьеру в ходе войны. Собственной идеей Нивеля был возврат от "стратегии истощения" к "стратегии сокрушения". Предполагалось прорвать фронт противника в самом укрепленном пункте - районе Шмен-ден-Дам - и организовать преследование к границе. План этот мог иметь какие-то шансы на успех только при сохранении его в строжайшей тайне.
Французская модель демократии провоцировала широкие согласования военных планов. (Некоторые из командиров воинских частей были "по совместительству" депутатами парламента; получив предварительные сведения о готовящейся операции, они обратились в Национальное Собрание с протестом по поводу бесцельной траты жизни французов.) Разумеется, с целью сохранения секретности технические подробности плана обсуждались не в парламенте, а лишь в комиссиях. Трудно сказать, была ли оттуда утечка информации. Не подлежит, однако, сомнению, что план обсуждали так долго и так обстоятельно, что его содержание во всех подробностях узнали во всех странах мира, где имелась хоть какая-нибудь армия. В конце-концов, парламент разрешил провести операцию, но оставил за собой право прервать ее "в случае чрезмерных потерь".
Наступление не имело успеха и вошло в историю под названием "бойни Нивеля", хотя правильнее было бы назвать его "парламентской бойней".
Дело о Мюнхенском сговоре.
Победа в Первой Мировой Войне имела для Англии и Франции результаты, скорее отрицательные. Лозунг "десять лет без войны" привел к прекращению гонки вооружений (прежде всего морских) и значительному замедлению технического прогресса. Политические деятели, способные мыслить перспективно, потеряли всякое влияние.
Естественные послевоенные трудности вылились в депрессию экономики. Депрессия перешла в катастрофический кризис. Кризис послужил началом "дьявольского десятилетия", как назвали позднее тридцатые годы.
В Германии пришел к власти Гитлер, человек, поставивший своей открытой целью ликвидацию Версальской системы. Сначала скрытно, а затем все более явно пошла милитаризация Германии. Англия спала. Франция заканчивала свою линию укреплений, не имеющую никакого боевого значения.
Гитлер ввел войска в Рейнскую область. В этот момент справиться с немецкой агрессией могли французские полицейские силы. Но все кончилось обсуждением в парламенте.
Настал черед Австрии. Теперь Германия была готова к войне: чтобы наказать ее союзникам понадобилось бы не менее дивизии. Использование таких крупных сил, разумеется, противоречило идеалам мира и демократии.
Наконец, год тысяча девятьсот тридцать восьмой. На повестке дня - Чехословакия. Речь идет теперь о крупной войне, все шансы в которой, впрочем, на стороне союзников. Однако, Чемберлен и Даладье, олицетворение парламентской системы, выбирают переговоры. В ходе переговоров Германия получает две трети Чехословакии, ее заводы, ее оборонительную линию. Англия и Франция лишаются в будущей войне помощи тридцати восьми чехословацких дивизий. (Интересно, что оправдывается все это исключительно с позиций общечеловеческих ценностей: английский и французский премьеры заботились исключительно о сохранении мира на земле и о торжестве неотъемлемого права судетских немцев на самоопределение.
Через год "сохранение мира" обернулось самой кровопролитной войной в истории человечества. Англию спасал Черчилль. Для Франции спасителя не нашлось.
Важно отметить, что парламентарии Франции и Великобритании - восторженно приветствовали Мюнхенские соглашения - "мир для нашего поколения". Еще бы: необходимость что-то решать, что-то делать, что-то менять была отложена еще на год, и система вновь могла спокойно уснуть.
(Действия Чемберлена и Даладье в Мюнхене время от времени оправдывают будто бы имеющимся у них планом столкнуть лбами "красный" и "коричневый" фашизмы во имя торжества демократии. Что же, если у них и вправду был такой план, то это позволяет нам взглянуть на механизмы принятия решений при демократии с еще одной стороны. Действительно, в начале двадцатых годов союзники были неизмеримо сильнее, как Германии, так и Советской России. Вся их политика в последующие годы сводилась к максимальному усилению стран-противников - видимо, в целях достижения между ними равновесия. В результате к началу Второй Мировой Войны демократии-победители оказались слабее любого из своих конкурентов. И все - по правилам, все при полном одобрении парламентов и народов.)
3. "Комплексы" демократии.
Сторонникам демократии внешние особенности парламентской системы известны не хуже, чем их противникам. А мы попытаемся перейти на более глубокий - психологический - уровень анализа.
При беспристрастном рассмотрении демократических режимов бросается в глаза их невероятная жестокость. Проще всего увидеть это, занимаясь военной историей.
Практически все войны легитимных монархий (речь идет, разумеется, о цивилизованных странах с развитой городской культурой, а не о варварских нашествиях типа завоеваний Чингиза) носили ограниченный характер. С точки зрения военного искусства эти войны отвечали принципу минимума потери и требованию Б. Лиддел-Гарта: целью войны является мир, более выгодный, нежели
довоенный. Иными словами, войны имели локальную цель и заканчивались, если их стоимость начинала превышать ценность возможной добычи. Такие войны прогнозируемы, ограничены во времени и пространстве, ведутся, как правило, профессиональными войсками. Потери в них невелики, поскольку "хорошо обученные войска стоят слишком дорого, чтобы их терять".
Напротив, войны демократий, как правило, не ограничены. Жертвы в них исчисляются миллионами, милитаризация экономики доходит до 70 - 75%. Стоимость войны велика, и послевоенный мир оказывается хуже довоенного практически для всех граждан противостоящих сторон. Войны демократий заканчиваются обоюдным поражением и, часто, оказываются преддверием многолетнего экономического и социально-психологического кризиса ("дьявольские тридцатые").
(Не следует связывать эти особенности войн демократий с прогрессом вообще. Ограниченная Крымская война была на целую Промышленную Революцию позднее, нежели войны Наполеона.) Псевдомарксистская историческая наука связывала затягивание войн, особенно мировых, с интересами эксплуататоров - то есть, имущих слоев общества. Косвенный анализ мемуарной литературы указывает, однако, что именно правящие классы выступали с попытками ограничить войну, ввести ее в какие-то разумные рамки. Напротив, народные массы, рупором которых служили пресса и парламент, требовали "победного конца". В меньшей степени это касалось армий, которые несли миллионные потери. Тыловики, однако, с удовольствием ловили шпионов, били пацифистов и боролись с дезертирами и укрывающимися от призыва. Разве не вручали молодые девушки Великобритании белые гвоздики всем мужчинам призывного возраста? Разве их поведение не считалось образцом патриотизма? А ведь в Англии не было традиции воинской повинности.
Причина состоит, на мой взгляд, в том, что именно в демократическом государстве народ представляет собой граждан. Гражданин же считает себя защитником страны: ее границ, ее достоинства и чести. Понятно, что чем меньшей опасности данный гражданин подвергается, тем менее он склонен к компромиссу.
В классической абсолютистской монархии война - дело сюзерена. В классической демократии это - дело народа. Твое и мое. Отсюда - привнесение в политику эмоциональных моментов. Толпа граждан - это все равно толпа. Она эмоционально неустойчива, склонна к истерии и образованию коллективных эгрегеров. В начале войны это свойство используют руководящие круги для борьбы с антивоенными настроениями. Однако, пропаганда, вернее эффект ее воздействия поразительно быстро выходит из под контроля. Коллективное бессознательное толпы начинает воспринимать врага, как "чужого" - иррациональное воплощение зла, выродка , с которыми невозможен какой-либо контакт. Раз начавшись, милитаризация общественного сознания прекращена "сверху" быть не может. В стране развивается массовый психоз.
Сказанное можно проиллюстрировать на примере современной Армении. Стоимость войны давно и заведомо превысила цену оспариваемой области - Нагорного Карабаха. С точки зрения любого нормального человека (и любого нормального политика, если подобное сочетание слов имеет право на существование) вопрос о границах этой провинции не стоит даже одного убитого. В особенности, если этот убитый - близкий вам человек. Однако же, армянские матери посылают детей, а девушки - возлюбленных, чтобы те защищали страдающих карабахских "сестер и братьев". Подумайте секунду, какое дело им до этих "сестер", которые, кстати, от войны страдают много сильнее, чем от азербайджанской "оккупации". Видимо, есть дело, если война идет уже пятый год, а страна живет без газа и электроэнергии. То есть, война стала для армян (естественно, и для азербайджанцев) сверхценностью, основой существования. Ежели такое происходит с отдельным человеком, ему поставят диагноз: "Шизофрения". А с социумом? Есть вещи, поважнее, чем мир?
Продолжим, однако, разговор о демократической жестокости.
Человек, будучи хищником по природе, вообще жесток. Биологически, в нем закреплен эгоизм: на уровне личности - индивидуальный, на уровне социума - групповой. Стремление общества к выживанию вынуждает Homo Сариенс ограничивать свою природную агрессивность. В результате, часть ее вытесняется в подсознание, часть - проецируется на "чужих". "Чужие" - не люди. (Во многих языках это закодировано лингвистически: "человек" эквивалентен "своему", "варвар" не есть человек.)
Со временем понятие "своего" расширяется. Поскольку к тому же любое убийство "чужого" является с точки зрения психоанализа замещением убийства "своего" (строго говоря, своего тотема), то любое сколь угодно разрешенное моралью данного социума убийство, неизбежно вызывает у убийцы чувство вины.
Естественно, сопротивление, которое возникает при мысли об убийстве, зависит от ситуации. Одно дело - убить постороннего, другое - убить брата. "Каин, где брат твой?" У европейцев с их глубоко расслоенной и нестабильной психикой самое сильное сопротивление вызывает убийство женщины - поскольку оно ассоциируется либо с изнасилованием и убийством возлюбленной, либо - с изнасилованием и убийством собственной матери. Именно поэтому уголовная практика большинства европейских стран с большой осторожностью применяет к женщинам смертную казнь.
При монархической форме правления король, казнивший человека, тем более - женщину, а в особенности - знатную даму, подвергнется осуждению, что несущественно. Он, однако, будет еще и испытывать иррациональное чувство вины. Двойная проблема: внешнее осуждение и внутренняя вина - заставляет монарха избегать бессмысленной жестокости.
Совершенно иной является ситуация при демократии. Чиновник не обладает ни реальной властью, ни подлинной ответственностью. У него нет суверенитета. Он исполняет волю народа. А народ не является личностью. У него нет подсознания (в понимании Фрейда), поэтому он не может испытывать угрызений совести. Важнейший психологический механизм не срабатывает.
Верховный суверенитет народа (народ превыше всего, народ не может ошибаться) приводит демократические режимы к отвратительному самодовольству. Самодовольство порождает уверенность в своей исключительности. Примером тому - Франция после 1789 года, США во все времена, Россия после свержения царизма. Предшествующая история объявляется лишенной всякой ценности: она - лишь пролог к революции и наступлению демократии. Именно отсюда страсть молодых демрежимов обесценивать все, что происходило до них. "Списываются" целые куски истории, многие человеческие жизни, прежние свершения объявляются глупостью или преступлением.
(Так, в сегоднешней России все, не поддерживающие новый правящий режим, объявлены "красно-коричневыми пережитками империи". Миллионы людей лишены естественного права гордиться тем, что делали они во имя своей страны и, как им внушали, для блага ее. Демократия мстительна, как стареющая любовница. Она не признает службы двум господам.)
Не признает она и заслуг, ведь человек, если это не абстрактный избиратель, а конкретная личность - ничто в сравнении с народом. Едва ли хоть один значительный политик демократического государства не имеет оснований жаловаться на неблагодарность своей страны. Опять-таки, проблема психоанализа: монарх, являясь человеком, может страдать от собственной неблагодарности. Народ вины не испытывает и, следовательно, не страдает. А наказание выделившегося как раз и представляет собой нормальную реакцию гомеостатической системы (смотри главу "Демократия в действии").
Дело Мата Хари.
С точки зрения психоанализа демократии интерес представляют "шпионские процессы" в обеих мировых войнах. Как по своей социальной функции, так и по соотношению казненных мужчин и женщин военная шпиономания выглядят точным подобием "охоты на ведьм" позднего Возрождения. Заметим, кстати, что инквизиция носила именно демократический характер: преследование ведьм осуществлялось, обычно, "в интересах народа и во имя его". Символом женщины-шпионки на все времена стала нидерландская танцовщица Мата Хари, знаменитая куртизанка, любовница немалого числа французских политиков. В разгар Первой Мировой Войны она была арестована французским Вторым бюро и после громкого судебного процесса казнена по обвинению в шпионаже в пользу Германии.
Мата Хари отвечала всем требованиям, предъявляемым инквизицией к ведьмам. Она была красива, сексуальна, внушаема, чрезвычайно глупа и крайне неуравновешена психически. (Интересно, что при столь благоприятных условиях французские следователи так и не смогли добиться от танцовщицы признания: по-видимому, квалификация инквизиторов оставляла желать много лучшего).
По сей день не утихают споры, имела ли Мата Хара какие-то контакты с немецкими разведчиками, кроме сексуальных. В Первую Мировую Войну стороны использовали, почти любой человеческий материал, но Мата Хари ничего не знала об армии и флоте, к тому же не умела работать с информацией. Если бы - случайно, или чудом, или, наконец, в постели, она и раздобыла что-то, заслуживающее внимания, она перепутала бы все, составляя донесение. Аккуратный и добропорядочный немецкий разведцентр никогда не стал бы использовать такого агента.
Дело, однако, не в том, была Мата Хари виновна в инкриминируемом ей преступлении или нет. Дело даже не в том, что с точки зрения любого непредубежденного эксперта вина ее не была доказана. Ведь никаких оснований - правовых ли, этических ли, логических ли, - казнить человека за шпионаж нет вообще.
Участие в работе агентурной разведки эмоционально не воспринимается, как преступление, да и не является им. Действительно, разве есть страны, не занимающиеся шпионажем и не использующие для этого цвет своей нации? Разве суд над "своим разведчиком или разведчицей" не покажется юридическим убийством тем, кто полчаса назад требовал казнить "ихнего шпиона или шпионку"?
В сущности, Мата Хари оказалась обычной ритуальной жертвой: ее принесли на алтаре войны с единственной целью - скрепить единство нации. Она не была первой такой жертвой, не была последней. Галантная французская нация, воплощение добродетелей демократии, не почувствовала вины за напрасное убийство красивой женщины.
4. Демократия и тоталитаризм.
Перечисленные выше качества демократии: жестокость, самодовольство, злопамятность, неблагодарность, лживость, - всегда считались отличительными признаками тоталитарных режимов, таких, как большевистская диктатура в СССР или национал социалистический Третий Рейх.
При внимательном рассмотрении оказывается, что демократия и тоталитаризм способны к ненавязчивым переходам друг в друга. Примером тому - история Великой Французской Революции. Примером тому - Россия в 1917 году. Россия современная. Румыния. Германия. И так далее, и тому подобно.
Для обеих систем характерно использование "народной" фразеологии, равно как и широкое привлечение масс к делам государства - по классической схеме гражданского патриотизма. Ведь все жестокости тоталитарной системы творятся именем народа и с одобрения народа (если такого одобрения нет, мы имеем дело не с тоталитаризмом, а с примитивным деспотизмом; устойчивость такого режима, пусть даже он и использует все атрибуты тоталитарной системы, очень невелика).
Как и при демократии, ссылка на интересы народа, на его верховный суверенитет снимает ответственность и чувство вины с чиновника тоталитарного государства, и сам верховный диктатор не является здесь исключением. Трудно не заметить, что концлагеря для целых народов (представленных пропагандой, как пособников Врага) использовали тоталитарные Германия и СССР и демократические США и Великобритания.
(Смотри, например: Яковлев Н.Н. Перл-Харбор. 7 декабря 1941 года. Быль и небыль. "президент Рузвельт 19 февраля исполнительным приказом поручил военному министерству поместить всех японцев - около 112 тысяч человек, - независимо от того, имели они американское гражданство или нет, в концентрационные лагеря. "Приказ всем лицам японского происхождения... Граждане США или нет подлежат депортации из (данного) района к 12.00. Размеры и вес багажа ограничиваются тем, что может унести в руках отдельный человек или семья." ... любой с одной шестнадцатой японской крови подлежал депортации, как враг народа. В нацистской Германии, дабы попасть в эту категорию, требовался в два раза больший процент еврейской крови." Смотри также The Washington Рost Magazine, December 6, 1982.)
Сформулируем гипотезу, согласно которой тоталитаризм и демократия представляют собой две полярные формы НАРОДОПРАВЛЕНИЯ, политического строя, для которого характерно:
Отличие между демократией и тоталитаризмом заключено прежде всего в том, что тоталитаризм вообще не воспринимает понятие прав человека (существует только право нации или право класса), демократические же режимы определенный уровень прав личности стремятся обеспечить. Иными словами, тоталитарное государство опирается на народные низы, что оборачивается террором против среднего класса. Демократическое государство опирается на развитый средний класс, что, как правило, означает ту или другую форму террора против аристократии, причем "аристократия духа" не оказывается исключением. Существуют промежуточные режимы: так хрущевская "оттепель" была попыткой тоталитарного режима наладить какой-то контакт с технической интеллигенцией, а сенатор Маккарти пытался несколько ограничить притязания среднего класса Америки на господствующую роль в стране. Но во всех случаях НАРОДОПРАВЛЕНИЕ было, есть и будет опорой на массу против личности и опорой на традицию против прогресса.
Дело Южнокорейского "Боинга."
Сходство между тоталитарной империей зла и демократическим царством свободы лучше всего иллюстрирует трагическая история, произошедшая 1 сентября 1983 года в небе Сахалина. "Боинг 747", принадлежащий Корейской авиакомпании КАЛ был сбит советским истребителем СУ-25 в воздушном пространстве России. При этом погибло 269 пассажиров.
На следующее же утро между великими державами началась "разборка" с взаимными обвинениями, пресс-конференциями, нагнетанием общественной истерии и непрерывным неквалифицированным, враньем.
Советский Союз был осужден сообществом наций "за терроризм в государственном масштабе". Администрация Рейгана получила в свое распоряжение удобное средство воздействия на Конгресс и мировое общественное мнение.
Советский Союз продемонстрировал миру качество своей противовоздушной обороны и доказал собственному народу лживость заявлений империалистов. Летчик сменил Сахалин на Украину. Все были довольны.
Что же до 269 человек и сотен их родственников, то они никого не интересовали. Даже компенсация за погибших выплачена не была.
Между тем, непредубежденному наблюдателю ситуация представляется так: одна сторона сбила заведомо пассажирский самолет, совершив ничем не оправдываемое убийство мирных людей, другая же сторона сознательно подставила этот самолет под удар для получения конкретных политических выгод. После чего вся реальная информация о свершившемся была засекречена, и началась вакханалия лжи.
(Советский военный летчик утверждает, что он спутал "семьсот сорок седьмой" с самолетом-разведчиком RS-135 - это приблизительно то же самое, что спутать Останкинскую телебашню и Храм Василия Блаженного. Американский оператор радарной установки говорит, что не обратил внимание на то, что "Боинг" зашел в "красную зону". Представители авиакомпании заявляют, что отклонение пассажирского самолета на 200 миль от установленного маршрута - это обычное дело... Дискуссия продолжается уже десять лет.) Демократия в действии!
5. Перспективы демократии.
Основным противоречием народовластия является противоречие между желанием масс участвовать в правлении страной и отсутствием у них знаний и способностей для этого. Можно сказать и так: между желанием господствовать и нести ответственность за последствия этого господства.
Народ в демократическом государстве считает источником власти себя. Но нет гражданина, который за неудачи и провалы политики ругал бы себя, а не сваливал все на правительство. Народоправление представляет собой ВЛАСТЬ БЕЗ ОТВЕТСВЕННОСТИ ЗА ВЛАСТЬ. Режим, нарушающий "золотое правило этики". В додемократических режимах аристократия изначально воспитывается, как правящий слой. Это дает права, это налагает обязанности. Никто не осудит крестьянина, убегающего с поля боя. Но кто не осудит рыцаря, спасовавшего перед драконом? Додемократические государства - это разделение на безгласных трудящихся и сражающихся, имеющих все права и обязанности.
"Положение обязывает".
"Джентельмен так не поступит".
Демократия - это строй, когда трудящиеся уже не желают быть безгласными, но еще не могут стать ответственными. Строй, носящий все признаки переходного между олицетворением порядка - феодализмом и будущим царством свободы, риска и ответственности. Раньше или позже, но демократия обречена развиться в социальную систему, основанную на абсолютном суверенитете и полной ответственности каждой личности. Эту систему можно будет с полным основанием назвать коммунизмом или анархией, поскольку никто и ничто не будет там олицетворением власти. Эту систему можно будет назвать деспотией или монархией - ведь каждый будет иметь в ней абсолютную власть. В конце концов, разве дело в названии?
Бессмысленно рассуждать, будет ли эта гипотетическая социальная система (атрибуты которой - индивидуальность, свобода, риск, "компьютеризация всей страны") "лучше" или "хуже" того, что мы имеем сегодня. С точки зрения благополучной сытой и консервативной демократии - конечно, хуже. Но она - демократия - не является вершиной развития человечества. Вообще вера в абсолюты - порождение средневековья...
Будущим аристократам за дисплеями не нужна власть с опорой на простаков. Им нужен мир, и, по возможности, весь.
Май 1993 года.
© 2000 Р.А. Исмаилов