|
К рубрикатору «Эссе и статьи Переслегина» |
Сменить цвет |
Мне придется посмотреть с внешних позиций на методологию, на методы методологии, на сообщество методологов. В присутствии методологов это занятие тяжелое и опасное, и более всего напоминает попытку послать линкор в зону действия не только морской, но и базовой авиации противника.
Мой доклад состоит из трех частей. В первой части я должен буду обозначить свою позицию. Вторая будет посвящена целеполаганию институтов развития. В третьей части я постараюсь коснуться такой важной для меня темы, как жизнедеятельность и обеспечение жизни инноваций.
Итак, проблема позиционирования . В данном случае она встает весьма остро по той простой причине, что если мы так или иначе будем говорить о каких-то изменениях в сообществе методологов и в методологии, нам придется действовать из позиции, зафиксированной вне этого сообщества, нам придется рефлектировать саму позицию методологии. С учетом замкнутости сообщества методологов это тяжелый труд.
Я попытаюсь это сделать, поскольку изначально, в связи с моей личной историей (я изучал теоретическую физику, занимался историей, военной историей, социологией), я довольно быстро привык позиционировать себя, как переводчика, человека, транслирующего суждения той или иной области в совершенно иную область. Таким образом, первое, что я хочу сделать - это позиционировать себя как переводчика.
Соответственно, первый вывод, который следует непосредственно из этой моей позиции. Заметим, что сообщество методологов достаточно замкнуто, о чем свидетельствует и малая его численность, и малый его прирост, и повторяемость организационных схем методологических семинаров. А следовательно, у этого сообщества (просто по определению, как у любого малого замкнутого сообщества) должны быть проблемы с развитием. Тем самым, нам становится понятно и происхождение данного семинара — как попытки отрефлектировать проблему с развитием и найти ее решение.
На этом пути мы сталкиваемся с очень интересной темой, которая затронем лишь пунктирно. Это проблема методологии самой методологии или мыследеятельностного анализа мыследеятельности. Я не буду утверждать, что я представляю себе решение данной проблемы. В большинстве случаев подобные проблемы решаются тривиально. Существует некая общая формула: метаязык метаязыка есть метаязык (метасистема метасистемы есть метасистема). Есть некоторое сомнение, что в данном случае это будет так. Если же это не так, мы встаем перед очень важной задачей работы по обнаружению некоторых внешних по отношению к методологии положений, которые, будучи «запущенными», должны сгенерировать саму методологию или группу методологии. Эту тему я оставляю за скобками, но, возможно, к ней еще придется вернуться в последующие дни в связи с темой институционализации.
Вторая моя позиция в данном случае отражает концептуальный подход всей нашей группы. Мы любим говорить: «Нас не интересуют проблемы онтологии, нас не интересуют проблемы гносеологии. Мы занимаемся технологией». Тем самым, мы достаточно четко позиционируем себя как «технологов». Но, вводя это понятие, мне, так или иначе, придется объяснить, что именно я понимаю под «технологиями».
Имеет место быть физический, он же онтологический, мир — мир объектов. И информационный мир, мир мыслеконструкций. Имеются две операции, их связывающие:
Довольно очевидно, что альтернативные определения технологии сюда укладываются. Гораздо более интересно, что определение «института», которое было сегодня дано Олегом Игоревичем Генисарецким, попадает под эту схему следующим образом: нормы — подмножество информационного пространства; отношения — процессы, происходящие в физическом пространстве; соответственно, коммуникационные линии, которые здесь возникли, и есть институты в определении Генисарецкого.
Само собой разумеется, что, следуя схеме, которую излагал Олег Игоревич, время считается «запущенным». Т.е. и та, и другая системы рассматриваются развивающимися во времени.
Следующая позиция, которую я считаю необходимым здесь осветить, ясна из нарисованной схемы. Это позиционирование себя как материалиста: я выделяю понятие бытия, понятие сознания и даже в некоторых случаях готов признать определяющую роль первого относительно второго.
Почему я фиксирую такую позицию (хотя она не очень важна для дальнейших построений)? Причина проста. Материалисты вымирают, их становится меньше и меньше. Между тем, их философия, это важный и интересный подход к миру. Было бы жалко его потерять. Тем самым одна из основных задач, которую мне приходится ставить перед собой, это задача сохранения вымирающего племени материалистов. Волей-неволей, желая сохранить некое философское течение, себя с ним идентифицируешь.
Теперь мне хотелось бы выяснить, как в рамках построенных здесь обозначений отражается фундаментальное понятие методологии — понятие рефлексии. Тем самым, будет решена задача описать место методологии в той материалистической картине мире, которую я сейчас пытался нарисовать.
Дело в том, что возможны два подхода к предложенной выше схеме. Причем оба эти подхода реализуются, но они реализуются на разном уровне развития науки. На первом уровне вы создаете некую идеальную конструкцию — это может быть политическая программа, социальная программа, технических проект, архитектурный и т.д. Вы создаете технологию, прописывающую эту конструкцию в реальном онтологическом пространстве. Вы делаете эту конструкцию, вы получаете результат, вновь строите его информационное отражение, т.е. проектируете свой результат на информационный мир, и с большим интересом отмечаете: исходный замысел и окончательный результат слабо соотносятся друг с другом.
Вы очень удивляетесь. Ведь вы четко уяснили для себя, что бытийные процессы фундаментальны, (либо наоборот: если вы работаете в другой философии, то у вас фундаментальный процесс в информационном пространстве), но как бы то ни было, вы четко зафиксировали положение, зафиксировали движение, создали технологию, провели действие, а результат не соответствует вашим ожиданиям.
Второй подход, может быть назван зашнуровкой . По-прежнему работая в предположении, что имеет место быть базисное и наблюдаемое пространство, вы, тем не менее, говорите, что связь между ними непрерывна, и воздействие идет как «туда», так и «обратно». А значит, вы должны в каждый момент времени учитывать это самое «обратное воздействие». И вы делаете такую картинку, всякий раз наблюдая отклонения от поставленной цели и вводя соответствующие коррективы в вашу технологию:
В идеале вы, конечно, стремитесь к непрерывности, к пределу, когда длина шага стремится к нулю. Тем самым вы зашнуровываете две Реальности — информационную и физическую, если хотите, базисную и наблюдаемую, соединяете их между собой непрерывной «шнуровкой». Так вот, процедура зашнуровки и есть рефлексия . Или, если быть более точным, рефлексия это ядро процедуры зашнуровки.
Заметим, что картинка сразу обретает рекуррентность, т.е. внутри любой задачи у нас оказывается внутри точно такая же задача, мы ее решаем тем же методом, что дает нам очередной новый «зубец» на схеме.
Как только появляется слово «рекуррентность», как только мы выясняем, что внутри задачи находится сама эта задача, мы оказываемся в той зоне, которую прекрасно описал И.Пригожин. Мы начинаем работать с пригожинскими циклами и с самоорганизующимися системами.
Отсюда вытекает второй важный вывод, который я должен сделать относительно мыследеятельностной методологии. Эта продвинутая дисциплина (я не буду называть ее наукой, ибо она находится вне науки — здесь я согласен с Петром Георгиевичем) работает с самоорганизующимися системами. Причем процедуру зашнуровки она включила в себя, если так можно выразиться, аппаратно: мыследеятельностная методология вообще невозможна без такой процедуры.
В применении к практическим задачам и Текущей Реальности это может дать как положительные результаты, так и отрицательные, но нас сейчас больше будут интересовать результаты положительные.
Третий вывод гораздо более интересен. Процедура зашнуровки впервые была описана в связи с исследованиями в области квантовой механики. Собственно говоря, это одна из альтернативных возможностей введения в процедуру квантования 1 . Тем самым получается, что как только мы начинаем касаться механизма зашнуровки, мы автоматически оказываемся в пространстве квантовомеханических представлений. Т.е. мы приходим к выводу о том, что наблюдаемая часть системы всегда влияет на базисную, физическую, а, значит, мыследеятельностная методология должна строиться в терминах, совместных с квантовой механикой .
Если говорить на естественном языке и упрощать эту фразу: мы должны строить методологию в терминах вероятностей. Из этого мы придем позднее к некоторым весьма существенным выводам, касающимся процедуры социализации. Кроме того, раз уж мы вынуждены описывать методологию в терминах квантовой механики, значит, философским ее базисом оказывается соответствующий подход к историческим событиям: квантовая история. Рассуждая в контексте мыследеятельностной методологии, мы будем вынуждены придавать историческим событиям не достоверность, но вероятность .
Это утверждение (а впрочем, и весь квантовый подход как таковой) означает, что мы не можем быть уверены в корректности деления процессов на естественные и искусственные . На всякий случай напомню, что в квантовой механике наблюдатель всегда вмешивается в наблюдаемый процесс. Более того, состояние системы фиксируется только вследствие взаимодействия с наблюдателем. Тем самым, с точки зрения квантовой механики, процессы не бывают вполне естественными. Но тогда они не бывают и вполне искусственными.
Эту часть своего выступления я хотел бы закончить анекдотом, который в свое время пришел мне в голову на семинаре Фонда Развития Русского Языка. Анекдот, наверняка, многие слышали, и воспринимают либо как не очень удачную насмешку над мыследеятельной методологией, либо как ее «конструктивную критику». Хотя он почти не является насмешкой и ни в коей мере не должен рассматриваться в качестве критики.
Я имею в виду следующую свою фразу. «Почему нельзя доверить методологам планирование войны? Ответ: они как раз к концу войны сумеют определить корректно понятие неприятеля».
Но почему же это не является критикой? Дело в том, что фраза нуждается в продолжении. Если мы будем говорить о сообществе классической науки (социологической или исторической в частности), то она не справится с определением понятия "неприятеля" ни к концу этой войны, ни к началу следующей, ни вообще за какое-нибудь разумное историческое время.
Кажется, что разумно перейти к парадигме стратегирования и начать рассуждать с позиции военных стратегов, которые всегда точно знают, где свои, а где чужие. Однако, анализ войн XX столетия, да и других войн тоже, показывает, что примерно в половине случаев страны воевали не за свои интересы. Т.е. при отсутствии рефлексии определения понятия «противник» они определяли его неверно, что, конечно же, выяснялось, но, как правило, уже после войны. Это приводило к колоссальным человеческим жертвам и означало полное банкротство избранной стратегии.
За рефлексию приходится платить очень дорого — резким торможением механизмов принятия решения. С другой стороны, если рефлексию не производить, заплатить в конечном итоге можно гораздо дороже.
Скорее приходится признать, что из многих методов решения данной задачи методологи избирали, может, и не идеальное решение, но наиболее близкое к нему приближение.
На этом с первой частью — с позиционированием — всё.
Я подхожу ко второй части — целеполаганию институтов развития .
Мы будем явно выделять время или, если быть совсем точным, времена. Дело в том, что попытки работать с системами и определить в них одно-единственное время, как правило, не удаются. Начать можно с простой вещи. Даже физика знает два принципиально разных «времени». Во-первых, это время, которое описывается по Дж.Уиллеру — время физическое, время, заданное через повторяющиеся события, время, которое имеет очень красивое определение: «Физика вводит время так, чтобы движение выглядело максимально простым». Такое время является по И.Пригожину антонимом движения, антонимом развития, антонимом возникновения чего бы то ни было нового.
Соответственно, возможно альтернативное описание времени. Если первое время механическое, то второе термодинамическое. Введение первого принадлежит Дж.Уиллеру, второго — И.Пригожину.
Термодинамическое время определяется как мера изменений, произошедших в системе, как мера появления инноваций в системе.
Легко понять, что эти два «времени» — механическое (календарное) и термодинамическое (инновационное) не эквивалентны, и в большинстве случаев чрезвычайно тяжело синхронизируемы.
Задача синхронизации дополнительно усложняется, если сама система должна быть расслоена для анализа на множество подсистем. Тогда каждая из этих подсистем может жить в своем времени, и между этими «локальными системными временами» возникают самые разные отношения.
Такого типа анализом сейчас очень активно занялись западные историки. На мой взгляд, впрочем, он, пожалуй, гораздо более интересен не для анализа истории социумов, а для изучения истории техники. Ситуация, когда в одной и той же технической системе сплетены разные времена, — не редкость. Это дает нам возможность применить соответствующий метод анализа.
Так, например, в свое время мне приходилось анализировать конструкцию, именуемую «Great Estern» — был такой довольно большой корабль, его ввели в эксплуатацию около 1865 года. Инженер Брунель построил самый большой железный пароход своего времени, превосходивший по суммарному объему все остальные железные суда, построенные до него — по-моему, в 14 раз. Самый колоссальный скачок в техническом развитии, который когда-либо пытались сделать в один шаг.
Корабль получился очень даже красивым и неплохим. За одним исключением — на нем находилось три принципиально разных технических установки, а именно: винтовой движитель, колесный движитель и ветровая система (имеется в виду полностью развитая система парусов — на корабле водоизмещением свыше 14 тысяч тонн это эффектно выглядело). И по остальным своим параметрам корабль соединял в себе самые разные времена. Отдельные его решения характеризовались 1890-1900 годами, другие технически соответствовали началу XIX века.
Получилось довольно странное судно, которое было прозвано «самым невезучим пароходом в истории». Любой его рейс обязательно сопровождался аварией. Анализируя ситуацию взаимодействия систем с разными временами, мы приходим к выводу, что между ними неизбежна определенная форма борьбы, мы не знаем, как она будет проявляться чисто технически, но мы можем предсказывать, что система окажется перманентно аварийной: времена не могут уживаться вместе.
Проблема синхронизации будет для нас чрезвычайно важна на этом семинаре. Большинство инновационных проектов эту проблему не рассматривает вообще. В результате инновационные конструкции оказываются нежизнеспособными и действительно не выживают.
Следующая проблема относится к сфере целеполагания. Зачем нам нужно развитие, зачем нам нужны все эти понимания тонких соответствий времен? Ответ прост. Если мы работаем в рамках понятия времени и времен, в рамках концепта развития, мы автоматически сталкиваемся с законами диалектики, в том числе с третьим законом диалектики, согласно которому структурность систем непрерывно возрастает.
А это означает, что решение каждой новой задачи или каждого технического противоречия в обязательном порядке порождает новое противоречие. Причем время — обычное, физическое, измеренное часами — между решением первого противоречия и острой формой второго сокращается. Тем самым, мы вынуждены поставить проблему: каким образом следует принимать решение при условии, когда время на анализ отсутствует ?
Имеется в виду, что классическая схема науки сейчас перестает работать. То, что обсуждалось сегодня утром в связи с проблемой Прикаспия: двадцать пять лет необходимо на анализ ситуации, затем на выработку программы и т.д. Но этих двадцати пяти лет на анализ у нас уже заведомо не будет. Значит, необходимо придумать способ — как работать в отсутствие четкой логики, в отсутствие четкой научности, и главное — как минимизировать время на анализ или вообще обойтись без аналитической составляющей проектирования?
Эта проблема также заставляет работать в дискурсе развития. Необходимо понимание критичности той ситуации, в которой сейчас находимся мы все — я имею в виду не столько сообщество, сколько общество. Попробую нарисовать еще одну конструкцию.
Рассмотрим три типа общества. Не будем уходить очень далеко в прошлое, и первым типом мы назовем общество, возникшее после неолитической революции, я условно буду называть этот тип традиционным. Второе общество существует сейчас, мы будем называть его индустриальным. «Кровью» экономики общества первого типа является зерно, «кровью» экономики другого — энергоносители. Обратим внимание, сколь тяжелым оказался переход между первым и вторым обществами. Римская империя подошла очень близко к созданию общества индустриального типа. В общем-то, даже решила много проблем на пути его построения, тем не менее Рим испытал катастрофический демонтаж и полное переформатирование. Затем началось новое развитие, которое лишь через тысячу с лишним лет привело к созданию индустриальной цивилизации.
То есть, переход сопровождался катастрофой. Да, она была растянута на столетия, но это, тем не менее, не меняет сути — римский мир был размонтирован полностью.
Есть основания считать, что сейчас индустриальная цивилизация полностью овладела той экологической нишей, которую могла и должна была занять. Эта экологическая ниша — Земля. Попытки индустриальной цивилизации выйти в космос провалились (будем называть вещи своими именами). Тем самым, зона дальнейшей экспансии исчерпана.
Конечно, на Земле остались — и в физическом пространстве, и в понятийном — определенные неосвоенные зоны. Их не очень много, и их освоение — это вопрос десятилетий. Значит, мы оказываемся в том же положении, в котором когда-то был Рим, почти дошедший до создания новой формы культуры с другой «кровью» экономики, но иак и не создавший ее. Тогда не ожидает ли нас похожая социальная динамика?
Разумеется, этого нельзя утверждать наверняка. Но, по крайней мере, такую вероятность мы должны в своих расчетах учитывать. Причем это проблема, которая может коснуться и нас самих — на протяжении 40-50 ближайших лет.
Тем самым, задача исследования институтов и механизмов развития приобретает дополнительное значение. Это — проблема перехода современного общества, в общество, которое лежит за пределами индустриального.
Столкнувшись с этой проблемой, я стал искать социальные технологии, которые в состоянии переформатировать общество не путем разрушения, а путем созидания. Таких технологий оказалось неожиданно много. ТРИЗ (теория решения изобретательских задач) — автоматическая система работы с противоречиями. ОДИ — системы работы с социальными противоречиями, система социального планирования и создания больших социальных программ. Есть еще три-четыре техники, которые я не буду сейчас указывать отдельно. Они в своих кругах хорошо известны.
ТРИЗовцы прекрасно знают, как работает система ТРИЗА, люди, связанные с мыследеятельностной методологией, знают, что система ОДИ работает и успешно решает свои задачи, психологи знают, в каких масштабах работают, а в каких, соответственно, не работают системы НЛП-тренинга и т.д. Но ни одна из этих систем (по причинам, которые нам надлежит выяснить) не оказала влияния на социум в целом. Они, эти системы, существуют, выражаясь языком Канта, как системы «в себе» но ни одна из них не стала системой «для общества». Хотя пути внедрения предполагались самые разные. ТРИЗовцы, например, внедрением занимались очень много, они создали программу ТРИЗа для средней и младшей школы и даже ее внедрили в ранние годы перестройки. Программа и сейчас есть, ТРИЗа, как социально значимого явленя, нет.
Соответственно, возникает принципиальная задача внедрения. И мы начинаем понимать, что сутью институционализации развития, сутью инновационной экономики является не столько появление инноваций, сколько создание механизма вписывания инноваций в существующие институты.
Я всегда предполагал, что инноваций создается очень много. Недавно я узнал, сколько именно (имеются в виде лишь те, которые кем-то уже оплачены настолько, что на них выдан патент). Оказалось, что патентов выдается в год около пятидесяти тысяч. Между тем, ни одна современная экономика не способна принять десятка инноваций в год.
Тем самым мы приходим к выводу, что необходимо найти какую-то форму внедрения. Речь может идти либо о внедрении в существующие институты, либо о создании особого института. Во всяком случае, та или иная форма институционализации методологии крайне желательна.
Соответственно, встает вопрос: какие механизмы такой институционализации мы можем придумать? Механизмов этих очень много, и, к сожалению, большинство из них не проверено. Я попробую показать три таких механизма.
П.Г. Щедровицкий . А можно, прежде чем Вы перейдете к механизмам, вернуться к вопросу. Есть тема институционализации развития. Вы начали говорить об институционализации методологии. Я не очень понимаю, что это такое, но вроде Вы эту тему ввели в оборот. Где-то на заднем плане присутствует тема институционализации мышления. Или, если Вам больше нравится, не мышления, а интеллекта, интеллектуальных процессов и соответствующих организованностей.
Как частный случай, наверное, интересно посмотреть проблему институционализации методологического мышления в отличие, например, от инженерного, научного, философского и, может быть, каких-то других. Вопрос, который обсуждал Глазычев, мне трудно пока каким-то образом определить, но он говорил о каких-то других институтах — самовыживания, самоподдержания, самообустройства. Это третий топ, который был здесь введен.
Можно еще раз: почему Вы остановились именно на методологии и как это соотносится с остальными моментами, т.е. с темой развития, которая была заявлена в докладе?
С.Б.Переслегин . Почему именно методология? Мне представляется, что без институционализации методологического мышления проблема инновационного внедрения (и тем самым, проблема институционализации развития) решена быть не может.
Я вижу определенные сложности, связанные с институционализацией методологического мышления — именно по той причине, которую я указал в докладе в его предыдущей части. Дело в том, что, если релятивистское мышление еще более или менее может быть переведено на общечеловеческий язык и так или иначе на нем зафиксировано (по крайней мере, две-три удачные попытки такого типа мне известны), то мышление квантово-механическое принципиально не отталкивается от наблюдаемых явлений и объектов и, тем самым, чрезвычайно тяжело переводится на сколько-нибудь понятный язык — понятный не только физикам-квантовикам.
Если, как мне это представляется сейчас, методологическое мышление гомо- или изоморфно квантово-механическому, то проблема его институционализации чрезвычайно тяжела и требует совершенно новых механизмов.
Здесь была зафиксирована цифра: порядка тысячи, может быть, двух тысяч методологов. Примерно столько же квантовых механиков. Похоже, что это — максимальное количество людей на данный социум, которые в принципе способны «включать» такое мышление известными ныне методами. Институционализация в смысле включения данного мышления в обыденное мышление представляется мне, тем не менее, возможной, но она требует совершенно иного подхода, нежели до сих пор это дело предполагалось. Отвечая на Ваш [Щедровицкого] вопрос: да, я понимаю институт в частности, и в той форме, которая была в предыдущем докладе, т.е. как определенный набор сложившихся уже форм, на которые мы можем воздействовать.
П.Г.Щедровицкий. Я бы еще раз вернулся к первому пункту. Во всяком случае, я не услышал какой-то предпосылочной базы для того, чтобы поставить задачу институционализации развития. Я знаю, что существует институт развития, но это, скорее, некая социальная игра, что вот у нас есть реальная организация, которая называется «институт развития».
Здесь, по крайней мере, придется обсуждать категориальную проблему. Если интуитивно институционализация и институты связаны с воспроизводством, то в какой мере осмысленно говорить о воспроизводстве развития? Не является ли сама такая постановка вопроса отрицанием представлений о развитии? Мы уже имеем один пример со странным переводом термина «устойчивое», но хотя бы «сбалансированное развитие». Здесь придется как-то разбираться.
И второй момент, который остался мне совершенно непонятен, за исключением чисто ситуативного контекста: в какой мере и почему методологическое мышление Вами так тесно связано и сопряжено с решением задач развития? У меня есть свой собственный ответ на этот вопрос, но я пока не услышал и не понял Вашего ответа.
О.И.Генисаретский . Я хотел бы обратить внимание на три момента.
Первое. Что касается методологии, квантовой механики, то Вы сами нас загнали в угол. Метафора такова, что она не тянет больше, чем на две тысячи человек. Уберем метафору, и возможности станут другими. Но дело не в этом.
Панегирик развитию был произнесен в той теме, которая не педалируется — про единство времени. Было сказано: если есть несколько времен в системе, то система агонистична, в ней обязательно возникнет авария. Поэтому, чтобы этого не было, должно быть одно время, т.е. развитие.
С.Б.Переслегин . Совершенно точно.
О.И.Генисаретский . Синхронизация это приведение к одному времени. Полагаем одно время и в нем — развитие. Или, как говорили, еще более оплеванные люди, чем материалисты, — прогрессисты: и прогресс, т.е. развитие в одном времени.
Мое замечание про другое. Не кажется ли Вам, что сама установка на внедрение — это термин из системы народного хозяйственного планирования, когда сначала по плану проектируют, а потом обязывают внедрять. И мы отчитывались по внедрению, и в диссертации до сих пор пишем: «Работа внедрена». Многие считают, что это архаизм. Почему Вы, тем не менее, сохраняете такую трогательную приверженность именно к этому?
С.Б.Переслегин . Позднее я собирался сказать, что от этого необходимо отказаться — и именно потому, что это архаизм: сегодня вся ситуация выглядит иначе — невозможно создание нового без механизма внедрения этого нового. Тем самым, внедрение и создание оказываются одним процессом, который мы искусственно разделяем на две составляющие, хотя ни одна из них сама по себе, видимо, не имеет смысла.
О.И.Генисаретский . Т.е. настоящей альтернативой внедрению является как раз сопричастное стратегирование, о котором говорил Глазычев. Хотя Вы продлеваете это внедрение проектным путем, как угодно далеко, но Вы все равно внедряете. Или, как говорит наш друг, не внедрение, а впендюривание. Куда Вы его вставляете?
С.Б.Переслегин . Я совершенно с этим согласен. Но в этом плане мне было интересно заметить, что хотя предыдущий доклад был антитезой к идее развития, мой же доклад посвящен самой этой идее, между ними я вижу заметную внутреннюю общность. Об этом мне тоже придется говорить в связи с механизмом.
Я остановился на вопросах Петра Георгиевича. В некоторой степени на них был частично дан ответ. Правда, я хотел бы уточнить ситуацию с квантовой механикой. Я боюсь, что здесь дело не столько в метафоре. Или, если хотите, - это метафора сложности.
Квантовая механика, как и мыследеятельная методология, есть модель. Когда я говорю, что методология изоморфна квантовой механике, я в частности говорю об изоморфизме сложности этих моделей. От термина мы отказаться сможем, а вот от сложности — едва ли. Поскольку сама система, которую мы анализируем, оказывается сложной.
Заметим в этой связи, что подход В.Налимова к лингвистике, насколько я его понимаю, тоже изоморфен квантовой механике. Тем самым перед нами возникает та же самая сложность и то же количество людей.
О.И.Генисарецкий . Может быть, лучше говорить о вероятностном подходе, а не о квантовой механике?
С.Б.Переслегин . Вероятность и квантовая механика связаны очень сложным образом. В квантовой механике всегда есть вероятность, но не всякая вероятность — в квантовой механике.
Первый вопрос, с которого я должен был начать следующую часть: не является ли сама идея института развития оксюмороном? Ответ: да, является. Безусловно, на уровне обычного понимания две этих сущности не могут соседствовать в одной лексической конструции. Если институционализация есть некое продление, вписывание, то развитие это нарушение непрерывности, уничтожение структур и создание новых.
Так что, тема, которой мы занимаемся, содержит в себе внутренние противоречия.
Был еще вопрос: зачем нужно развитие? Я пытался показать этот момент. Развитие без развития, способ, которым мы двигались до сих пор (мы, как представители человечества), с моей точки зрения, близок к своему логическому завершению. А это означает, что нас ждет резкое изменение динамики, и заметим, что все «глобальные модели» изменение динамики предсказывают, хотя каждая по своим причинам.
По моему мнению, лучшим способом пересечь эту границу является быстрое движение вперед, которое позволит проскочить ее, не заметив. Отсюда и желание включить «развитие» в социальные институты, создать общественную систему, которая способна сама собой развиваться. В природе таких систем очень много. Любое уравнение, дающее экспоненту в решении, есть именно то, что нам нужно.
В данном случае мы хотим сделать то же самое для тех систем, которые не могут быть описаны дифференцируемой функцией, т.е. работать с системой в момент ее структурного скачка. И с этой точки зрения, несмотря на наличие противоречия между понятиями «институт» и «развитие», можно создать такую структуру.
Первый подход, наиболее простой — сугубо системный, а именно — работа с двумя типами сил, которые действуют в системе. В большинстве учебников по теории систем говорится об одном типе сил — о силах Ле-Шателье-Брауна, которые обеспечивают устойчивость, или, если быть более точным, статическую устойчивость системы, ее стремление вернуться в свое исходное состояние при изменении этого состояния внешними воздействиями или внутренними процессами.
Но, как легко заметить, анализируя системы или реальную социальную жизнь, существует второй тип процессов — процессы индукционные. Это процессы, при которых одна система диктует свое поведение другим системам, с которыми она взаимодействует, заставляя их менять свою структуру и приспосабливаться к развитию данной системы.
Индукционные процессы, вне всякого сомнения, можно рассматривать как процессы Ле-Шателье для некоей более сложной объемлющей системы. Но нас в данном случае это может не интересовать. Да, конечно, есть некая внешняя система, где эти процессы гомеостатичны. Но когда мы говорим, например, о развитии живого организма, мы знаем, что этот процесс идет с уменьшением локальной энтропии. И тот факт, что энтропия Вселенной (как целого) все равно возрастает, нас не очень интересует. Важно, что в интересующем нас звене идет антиэнтропийные процессы.
Точно также, система в целом стремится к некоему абсолютному гомеостазу. Но это - система большая, объемлющая — это Вселенная, это — система всех систем и множество всех множеств. Конкретно же, могут идти процессы резкого изменения наблюдаемой нами локальной системы. С этой точки зрения я хотел бы обратить внимание, что почти все примеры, рассматриваемые как примеры социализации в предыдущем докладе — колонизация в Древней Греции, движения викингов в Средние века, второй этап колонизации, связанный с младшими сыновьями — практически всегда оказывались работающими в ситуации, где шла четко выраженная индукция одной системы на другую. Причем, эта индукция, с одной стороны, была очень четко выражена, а с другой — шла достаточно медленно.
Рассмотрим эту ситуацию подробнее. Возникли две системы, имеющие разную структуру. Они взаимодействуют между собой, и это взаимодействие регулируется переходом системы к открытости, например, к экспансии. Тем самым, можно дать первый ответ на вопрос: да, можно создать систему, осуществляющую индукцию своей структуры в широкий класс взаимодействующих с ней систем. Например, партия большевиков внедряет себя сперва в класс пролетариата, затем в одну огромную страну и начинает в рамках этой страны осуществлять свою собственную конкретную программу ускоренного развития.
Мы видим, что процессы быстрого индукционного развития происходят. Но мы также видим, что эти процессы происходят крайне неэкономно. Они сопровождаются либо внешней экспансией, либо внутренней аутоагрессией. И если мы проанализируем как предложенные в предыдущем докладе примеры, так и примеры с партиями большевиков или национал-социалистов, мы зафиксируем движение системы, сопровождаемые экспансией, либо аутоагрессией. И то, и другое не кажется приемлемым.
Следующий возможный способ — использование механизмов динамического гомеостаза. Есть кривая, известная из ТРИЗа, из военной стратегии да и из других моделей. Пытаясь изменить состояние системы, вы начинаете вкладывать в нее энергию. Первоначально все ваши действия по вкладыванию энергии не дают никакого положительного результата и, более того, оказываются отрицательными: ситуация для вас ухудшается.
Однако, начиная с какого-то времени — точки 1 — поведение системы резко меняется, статический гомеостаз сменяется динамическим. Если до этого все случайные факторы работали против пользователя, который решил создать систему изменений, то на этой стадии все факторы работают на него. Мы говорим, что операция начинает обеспечивать сама себя.
Есть любопытная точка, где мы получаем нулевую прибыль, т.е. на этот момент, наконец, окупаются все вложенные усилия. Далее, после точки 2, новые вложения приводят к уменьшению эффективности и к умиранию операции.
Если мы научимся быстро проскакивать участок точки 1, то у нас возникнет любопытный механизм, когда сила Ле-Шателье будет не мешать, а помогать менять состояние системы. В военной стратегии для этого есть целый ряд механизмов, но, к сожалению, я смог найти примеры работы этих механизмов в обычном мирном строительстве. Из общих соображений — они, конечно, должны существовать.
Перейдем к следующей проблеме, которой здесь необходимо коснуться, и которую Олег Игоревич частично затронул. Это — деятельность инновационного института, связанного со страхованием и риском. Само собой разумеется, это не самый экономный вариант, это вопрос наличия избыточного ресурса. Если у нас имеется таковой, мы можем часть его потратить на заведомо рискованное дело, которое может не дать нам никакого результата, зато, если результат будет, он окажется очень заметным.
Мы переходим от идеи окупить затраты к идее окупить риск. Это институционный механизм, работающий очень хорошо. Его классическим примером является страховая корпорация Ллойда, которая, по сути дела, создала в свое время Британский торговый флот.
Идея « самоокупающегося риска » чрезвычайно проста. Вместо того, чтобы стремиться окупить конкретные затраты, вы создаете ситуацию, которая должна принести вам большую прибыль, но с некоторой вероятностью. Но прибыль должна быть такая, чтобы окупить низкую вероятность ее осуществления. При малом капитале такого типа стратегия чудовищно опасна. Если же ваш стартовой капитал достаточен, то вы совершенно спокойно можете именно таким образом создавать огромные деньги. Классический пример — финансирование Елизаветой Великой экспедиции Дрейка. Все помнят и коэффициент вернувшихся судов, и величину прибыли на вложенный Елизаветой капитал. Таким образом, идея страхования инноваций есть достаточно любопытный механизм, позволяющий нам здесь продвигаться вперед.
Далее встает следующий интересный вопрос. Когда мы говорим о силах Ле-Шателье, мы, обычно, говорим очень абстрактно. Но ведь каждый раз всякая сила имеет весьма конкретное воплощение. И тут мы переходим к тому вопросу, который мне представляется, может быть, наиболее важным в теории институтов развития.
Всегда очень легко указать тот механизм, при помощи которого традиция борется с инновацией. Я предлагаю рассмотреть простой пример, недавний, всем знакомый. Это соперничество самолетов «Конкорд» и «Боинг-747», которые появились почти одновременно. Проблема заключалась в следующем: какая фирма первой получит большой заказ? Что будут закупать — традиционные «Боинги» или новаторские сверхзвуковые «Конкорды»?
В этих условиях корпорация «Боинг» предприняла ряд простых действий, которые были политическим хулиганством, но дали соответствующий эффект. Они провели через Конгресс Соединенных Штатов решение, запрещающие сверхзвуковым самолетам совершать посадки в аэропорту Нью-Йорка. Цитирую Е.Шварца: «Из экологических соображений и только поэтому».
Итак, основной маршрут, на котором предполагалось использовать «Конкорд», был для этого самолета закрыт, и сразу же машина оказалась экономически неэффективной. Соответственно, традиция выиграла, инновация проиграла. Примеров такого типа каждый может привести очень много.
Вопрос: а можно ли назвать противоположный пример?
И мы приходим к довольно любопытной формуле, которая заставляет вспомнить известную фразу Ленина: « Всякая инновация и всякий институт, внедряющий инновации, хороши, если они в состоянии себя защитить хотя бы так, как это умеют делать традиции ». Но мы должны поставить здесь и другой вопрос: а почему мы должны защищать инновацию, а не традицию?
И вот тут я снова перехожу к перекличке с предыдущим докладом, поскольку, с моей точки зрения, защита инноваций и защита традиций чаще всего оказываются одним и тем же действием. Проблема заключается в том, что социальные институты смертны, и в каждый период времени тот или иной институт обязательно умирает: все, что родилось, так или иначе обречено умереть, и эта истина еще никем не отменялась.
Взгляните на простой палеонтологический пример. Все знают о великом вымирании динозавров. Но мало кто из неэволюционистов знает, что реально скорость вымирания динозавров (количество изменений количества видов по времени) была более или менее постоянной с конца Юры и в течение всего Мела. Маахстритский век, в который вымерли последние семь видов динозавров, ничем не отличался от любого предыдущего периода. Проблема была совершенно в другом: с середины Мела перестали появляться новые виды динозавров, и тем самым система исчерпала свое существование.
Проблема борьбы за инновации потому и является проблемой борьбы за существующие институты, что сами эти институты смертны. И лишь создавая новые институты, можно продлить существование (извиняюсь за такую фразу) института институтов вообще . Отсюда проистекает важный момент в нашем анализе и возникает еще одна точка, в которой я соприкасаюсь с предыдущим докладом.
И, наконец, последнее. Это двухтактный механизм инновация-традиция, заставляющий нас помнить об их неразрывной связи. Если мы считаем, что инновация и традиция неразрывно связаны между собой, мы получаем возможность создания любопытного двухтактного механизма - института, в котором одна часть отвечает за традицию, другая - за инновацию. При этом они непрерывно взаимодействуют, и хотя это взаимодействие может казаться войной, враждой, конфликтом, существование и того, и другого взаимнообусловлено. Только в таком виде они могут продолжать существовать.
Подобного типа системы иногда довольно успешно создавались искусственно. На конференции Феномен Петербурга я привел в качестве примера Петербург и Москву как два центра, созданные Петром именно с этой целью. Новая столица на краю империи, не несущая на себе в принципе никакой традиции, построенная изначально в виде Проекта и реализуемая в виде Проекта, экспансивная, заставляющая развиваться Империю — с одной стороны, и с другой — центр, сохранивший по-прежнему свой столичный статус, отвечающий за традиции Руси. Механизм просуществовал два с половиной столетия, был крайне неудачно нарушен в начале нашего века, потому что сейчас возникла ситуация сочетания и инноваций, и традиций в пределах одной Москвы. Явление чрезвычайно тяжелое для города, в общем, — сродни шизофрении.
Перенося такую конструкцию с масштабов города и страны на более простые системы, мы получаем идею "пар", в которых один из людей отвечает за инновацию, в то время как другой — за сохранение связи с существующими нормами. С этой точки зрения интересно рассмотреть вторую индустриализацию, которую я специально упоминал в связи с этим делом сегодня утром — например, создание советских ракетных систем.
Как правило, в такой системе инновациями занимается инженер, специалист, тот, кто это дело в конечном итоге имеет в качестве своего интеллектуального багажа. А вот традицией в условиях России чаще всего занимаются представители власти или армии. Здесь я говорю, например, о связке Королев-Устинов.
Если эту систему удается создать именно как «пару», если эта пара не разваливается в течение первого года функционирования, не производит внутренних противоречий, она начинает движение, которое сопровождается генерированием инноваций.
Мы рассмотрели несколько вариантов схем, которые позволяют институциализировать генерацию инноваций. На этом я, пожалуй, позволю себе закончить.
О.И.Генисаретский . Никаких пар. Был генеральный конструктор — по идее. А поэтому были Туполев, Курчатов. Поэтому и извлекались блага из этой работы, что только в одном лице. А вот кем больше был, например, Курчатов — руководителем таким или сяким — это уже тонкий вопрос. Как только произошла замена, и как только появился лидер-политик со спичрайтерами или с командой, так и развитие по-советски кончилось. Потому что он стал имитировать: он как бы генеральный конструктор, он как бы лидер партии.
С.Б.Переслегин . Я как раз эту систему и рассматривал. Один генеральный конструктор, отвечающий за всю систему инноваций, за то, что этот проект будет существовать. Он единый руководитель. Но к нему в пару существует военпред, выполняя одновременно функцию контроля и заказчика.
Система работает, пока эти два человека образуют между собой именно такую связь. Что делает госконтроль и заказчик? Он вписывает работу Королева…
О.И.Генисаретский . …воспроизвел эту систему: он функцию контроля отдал службе безопасности. Он главный художник(?), но функцию контроля отдал своему секьюрити.
С.Б.Переслегин . Такая схема тоже возможна. Тот или иной представитель правительственного аппарата, армии или той или иной системы безопасности. Здесь же выступает условный генеральный конструктор. Вот об этой паре я как раз и говорил.
Шулаев . Не является ли эта пара необходимым признаком любого живущего институт, например, института семьи?
С.Б.Переслегин . Конечно, нет. Эта пара является обязательным условием любого института, способного генерировать новые смыслы. Если вы не ставите задачу генерации, вы можете спокойно обойтись без инновационного блока.
Шулаев . Т.е. это признак института развития, а не институт развития?
С.Б.Переслегин . Да. И это возможность превратить тот или иной институт в институт развития.
Шебалин . Существует ли и каким образом какая-нибудь внешняя позиция, которая обеспечивает паритет, чтобы позиция конструктора не подавлялась военпредом или наоборот?
С.Б.Переслегин . Чаще всего такой паритет возникает следующим образом. Одна из фигур пользуется преимуществами своего знания ситуации — генеральный конструктор, другая пользуется своими преимуществами заказчика. За счет этого между ними то или иное равновесие возникает всегда. С другой стороны, попытки представить себе ту же военную систему как сборище людей с очень невысоким интеллектом неточны. Как правило, на роли «военпредов» назначают людей умных.
Сразу приведу контрпример из той же советской космической отрасли. Пока маршалом ракетных войск был Неделин, взаимодействие проходило очень хорошо. Когда позицию военпреда-заказчика занял Устинов, тоже нормально. Но был период, когда эту роль выполняли люди, либо пришедшие из пехоты (типа Гречко), либо — из наземной артиллерии. В этом случае связь начинала разваливаться полностью. Соответственно, развитие мгновенно останавливалось.
Шебалин . Правильно ли я понял, что отсутствует внешняя позиция, которая обеспечивает паритеты отношений, и все зависит от личных качеств тех людей, которые занимают указанные позиции?
С.Б.Переслегин . Вы поняли более чем правильно. И как раз одно из положений, которое я собирался высказать и, по-моему, не высказал явно, это то, что любой инновационный механизм, любой механизм институционализации развития — всегда глубоко личностный механизм . И создать его вне понятия личности, т.е. исходя только и чисто из тех или иных схем, видимо, невозможно. По крайней мере, я не знаю, как.
О.И.Генисаретский . А как Вы относитесь к тому, что помимо советского генезиса института есть еще другой генезис - от TESLA до Билла Гейтса? Когда второй не военпред, а собственник, и они в одном лице. Фаза, связанная с патентованием, имеет другой генезис, и возник советский вариант просто потому, что нужно было загнать изобретателя в шарашку, не дать ему быть самостоятельным ни в финансовых, ни в прочих отношениях…
Реплика . Манхэттенский проект — по этой схеме.
С.Б.Переслегин . Манхэттенский проект — да. А вот TESLA и Гейтс — нет.
О.И.Генисаретский . Это чрезвычайная ситуация. У нас она длилась семьдесят лет, а там — три года. Но Билл Гейтс не входит в Манхэттенский проект. И «Эппл» не входит.
Как Вы относитесь к тому, что есть другой генезис?
С.Б.Переслегин . Попробую ответить. О том, что такая схема работает, я знаю. О том, что работает схема Гейтса, я тоже знаю. Но как она работает?
Здесь для меня существует момент внутреннего непонимания. Дело в том, что, как правило, я вижу механизм, который быстро тормозит любое новое проявление. Человек, создавший изобретение, как правило, не может его использовать по причине принципиальной невостребованности — в том плане, что надо слишком многое менять в окружающей структуре. И в этом плане и TESLA, и Гейтс могли создать свои проекты, поскольку они выходили в зону, где никакого другого рынка до них не было.
Представим себе ситуацию, возникшую сейчас. Легко понять, что в последнее время развитие в империи Гейтса в значительной степени прекращено. Предположим, некто попытается пройти на тот же рынок с такой же или даже гораздо более интересной идеей. Сможет ли он создать проект? По всей вероятности, нет.
Поэтому мой ответ на Ваш вопрос. Такого типа развитие возможно при наличии следующих моментов.
В общем, с моей точки зрения, сейчас это скорее исключение, нежели правило.
Никулин . По поводу оксюморона «институт развития». Здесь, действительно, возникает несовместимость, но только в том случае, если мы и развитие, и воспроизводство рассматриваем как развитие и воспроизводство одного целого. Т.е. когда мы предполагаем, что развивается и воспроизводится нечто одно или совместимое с ним, или родственное.
Как только мы предполагаем наличие двух систем, из которых в одной значимо воспроизводство, а в другой развитие, вроде бы оксюморон перестает быть.
С.Б.Переслегин . Двухтактный механизм.
Никулин . По времени?
С.Б.Переслегин . Не обязательно. Разделение может быть во времени, в пространстве, в функциональном пространстве, в деятельностном.
Никулин . Когда я слушал Вас, у меня возникла такая гипотеза. Она ни в коем случае не возражение, может быть, дополнение.
Институционализация развития в форме диверсии. Мы пренебрегаем ценностями воспроизводства, будучи сами гражданами другой системы. Нам плевать на местные традиции, мы приходим и начинаем развивать или развиваться, или осуществлять какую-то развивающую деятельность, которая для этой системы является гибельной и разрушительной, а нам по каким-то признакам она ценна.
Можно ли в той логике, в которой Вы говорите, рассматривать это как вариант?
С.Б.Переслегин . Честно говоря, я не довел доклад до конца, решив, что я и так очень много говорю. Было написано так: одним из механизмов внедрения инновации является армия, в некоторых случаях собственная, в других — чужая.
Никулин . Разведка, развивающая чужую контрразведку…
С.Б.Переслегин . Разведка — ведь тоже часть армии.
Можно это обобщить и более широко. Например, один очень хороший механизм, который работал в авиации тридцатых и пятидесятых годов. Условная фраза такая: «Я тоже понимаю, что эти реактивные самолеты, от которых пахнет керосином, некрасивы и не нужны. Но поймите, если мы их не сделаем „здесь“, их точно сделают „там“».
В данном случае даже не нужно иметь диверсию. Имеется информационная диверсия, ощущение, что это есть «там».
Это — опять механизм разделения, двухтактный механизм, но в географическом пространстве или, если хотите, в политическом, между двумя политическими борющимися силами.
Никулин. Формулой Вашего доклада для меня является один Ваш довольно давний текст « Педагогика XXI ». Там речь шла об институтах развития в педагогике. Они ведь диверсионные. Т.е. все традиции, которые могли бы воспроизводиться, кладутся как малоценные, более того, ненужные.
1 . Квантование — термин, применяемый для описания гноссеологической конструкции в современной физике, разрешающей парадокс между волновой природой частиц (свет — волна) и наличием «квантов» взаимодействия (свет — поток фотонов). Основной способ введения квантования — задать изначально соотношения неопределенности для частиц. [ Назад ]
© 2002 Р.А. Исмаилов