|
К рубрикатору «Эссе и статьи Переслегина» |
Сменить цвет |
Предисловие к 11 тому собрания сочинений Стругацких .
... и он рассказал Проппу несколько затянутую устареллу про славного героя Андрея Т, который в новогоднюю ночь заснул и во сне отправился спасать друга от какой-то невнятной нечисти, два часа странствовал по удивительному подземелью, при помощи верного оруженосца Спидолы прошел огонь, воду и медные трубы и, конечно, выручил бы товарища, если бы только не проснулся. Оруженосца Спидолу, чтобы доставить дедушке приятное, он именовал на додревнем языке "чудесным помошником славного героя"...
Тексты, включенные в этот том, относятся к так называемой "детской литературе". Следует сразу уяснить, что "детская литература" , отнюдь, не состоит из книг, которые читают дети. Она образуется книгами, которые дети - по чьему-то мнению - должны читать.
В славные годы соцреализма было сказано: "Для детей надо писать так же, как для взрослых, только лучше". Занятный пассаж, заключающий в себе неочевидное предположение, что книги для взрослых, обычно, пишут хорошо. (Заметим в скобках, что в данном контексте слово "так же" вовсе не отвечает на вопрос "как именно" и может обозначать, по сути, все, что угодно.)
(Один корабельный инженер написал в спецификации: баласт уложить так же, как на предыдущем проекте. Он имел в виду - тем же способом. А рабочие верфи поняли его буквально - уложили столько же балласта в те же отсеки корабля. Корабль спустили и отправили на испытания. Больше его никто никогда не видел. Расследование мгновенно установило причины катастрофы: проекты в несколько раз отличались размерами, и принятый "так же, как на предыдущем проекте" баласт не обеспечивал даже минимальной остойчивости.)
Воспитание подрастающего поколения считается важной задачей во всякой стране, потому ежегодно в мире создаются и издаются сотни специфически "детских книг". Но попробуйте-ка вспомнить хотя бы десяток названий!
Уточним определения. Существуют книги, которые некогда писались преимущественно или даже исключительно для взрослых, но со временем сменили адресата. Примеров можно привести много, ограничимся хрестоматийным "Робинзоном Крузо". И наоборот, иногда (очень редко) текст, первоначально созданный для детской аудитории, неожиданно начинает распаковывать новые и новые смыслы, постепенно превращаясь в "книгу для любого возраста". Так случилось, например, с "Алисой в стране чудес".
"Специфически детской" мы назовем книгу, о которой можно сказать ребенку: "Тебе уже поздно это читать". На всех этапах своего создания - от первоначальной авторской идеи до преимущественного распределения в школьные библиотеки (при социализме) - эти книги имели четкую возрастную ориентацию.
Так вот, если ограничиться Россией социалистической и постсоциалистической, из всей "специфически детской литературы" в памяти всплывает "Тимур и его команда" А.Гайдара, ныне совершенно неудобочитаемый "Старик Хоттабыч" Л.Лагина, "хит всех времен, возрастов и народов" - "Волшебник изумрудного города" А.Волкова. С большой натяжкой в этот список можно включить В.Крапивина. "Журавленок и молнии", "Колыбельная для брата", "Голубятня на желтой поляне", может быть, лучшие в свою эпоху книги о детях. Но "книги о детях" могут, ведь, быть и взрослыми книгами. Можно сказать ребенку: "Ты уже вырос из Крапивина?" или "Тебе уже поздно смотреть "Чучело"?"
И все! Вероятно, какие-то наименования я забыл, что-то неоправданно выкинул из анализа, административным порядком присвоив статус "взрослых" (Л.Кассиль, из современных Н.Ютанов, ранний К.Булычев, С.Лукьяненко). Но проблемы это не снимает: хороших "детских" книг все равно непропорционально мало. Это притом, что едва ли не каждый талантливый писатель считал своим долгом отдать дань этой специфической ветви литературы.
Повсеместная неудача этих опытов позволяет сделать вывод, что речь идет о некой закономерности, об определенном социальном явлении, которое до сих пор практически не изучено.
"Повесть о дружбе и недружбе" не хочется называть слабым произведением. Текст читается легко, язык остается языком Стругацких (и этим сказано все), сюжет, конечно, линеен и предсказуем, как в компьютерном квесте средней простоты, но в общем сюжеты всех сказок мало отличаются друг от друга, так что, само по себе это вряд ли должно считаться недостатком.
Однако, даже фанаты Стругацких не относят "Повесть..." к творческим удачам. Для взрослого читателя книга скучна. В ней нет ничего нового. Но и школьники-подростки предпочитают этой вещи взрослую повесть "Трудно быть богом". В крайнем случае согласны на "Страну багровых туч".
Хотелось бы еще раз подчеркнуть, проблема дефицита детских книг не выдумана мною. Ее реальность была подтверждена социологами и литературоведами издательств, прочесавшими частым гребнем всю русскоязычную литературу в поисках текстов, достойных заполнить пустующую и уже потому прибыльную нишу книгоиздательского бизнеса. Почти безрезультатно.
Соответствующие заказы были предложены признанным мастерам фантастики. С тем же успехом. "Там вдали за рекой" - прекрасная сказка. Но это не уровень А. Лазарчука. Как "Детский мир" - не уровень А. Столярова, "Повесть о дружбе и недружбе" - не Стругацкие, а многочисленные "Алисы..." - не Булычев.
Если бы я знал решение Проблемы, я не стал бы писать статьи. Я сделал бы эту Книгу , обеспечив сразу и "место среди тысячи избранных", и безбедную жизнь. (Так сказать, душу и славу в одном флаконе.) Увы, есть только соображения, в большей степени негативные, чем конструктивные.
Парадокс обучения состоит в том, что еще никто никогда и никого ничему не научил в вертикальной группе . Сама ассиметрия отношений "ученик"-"учитель" не позволяет устойчиво транслировать неискаженную информацию. Ученик начинает обучение в тот момент, когда он перестает быть учеником и становится другом или коллегой. ( Обучение возможно только в пределах горизонтальной группы .)
В приложении к писателю это прежде всего означает, что автор должен воспринимать ребенка, как равного. Но равными себе взрослые, обычно, вопринимают взрослых. Потому с взрослой литературой и нет проблем. (Автор и читатели априори образуют горизонтальную группу).
"Специфически детская литература" призвана "научить". И при социализме, и при капитализме к этому сводится ее социальное предназначение: адаптировать ребенка к миру взрослых. Формула известна: "Книга - лучший помощник учителя". И дело не в засилье редакторов и цензоров - здесь именно тот случай, когда намерения общества совпадают с намерениями автора: традиции просветительства бессмертны - по крайней мере в этой стране. Вот и "Повесть о дружбе и недружбе" учит. Дружбе и недружбе, разумеется. И как отличить первую от второй.
В "специфически детских книгах" неравенство подразумевается: автор и читатели образуют вертикальную группу. Потому "научить" не удается. А остальные составляющие литературного текста слишком легко принести в жертву дидактике. И приносят.
Так значит все-таки "так же, как для взрослых"?
Да нет, этого совершенно недостаточно. Прежде всего возникает проблема интереса. Несколько упрощая можно сказать, что подросток вопринимает либо очень красивые, либо очень необычные тексты. (Исключение составляют книги типа "Тимур и его команда", которые читают, как правило, не ради помощи старушкам, а для того, чтобы научиться сколачивать стулья, общаться с хулиганами и делать много других практически полезных вещей). Уже само по себе это приводит к трудно выполнимым художественным требованиям.
Далее, книга должна быть не только необычна, но и понятна . Взрослый читатель знает, что миров-Отражений много и готов следовать за автором в нарисованную тем Вселенную. Ребенок не менее хорошо знает, что мир един, и он находится в самом его центре. Вписываться в сколь угодно прекрасную, но чужую (авторскую) картину реальности ребенок скорее всего не станет. (И это, отнюдь, не противоречит известному утверждению о лабильности психики ребенка. Представить вымышленный мир - это одно, поверить в него - совсем другое, а вписаться в мир, построенный другим, принять чужие - навязанные - правила игры, это совсем третье. Дело не в том, что ребенок не сможет вписаться. Сможет, но, боюсь, не захочет.)
Писатель может снова стать ребенком, написать книгу от имени ребенка, в картине мира ребенка, в системе ценностей ребенка. Но! Этим ребенком обязательно будет он сам. И это означает, что текст, картина мира, система ценностей обречены быть устаревшими. Лет эдак на двадцать. И современный подросток с полным основанием скажет. "Моему народу это неинтересно".
Но почему писатель не может "внести поправки", "учесть снос" и "дать верный прицел"? Потому, что в соответствии с формальной динамикой общества, развитие проходит через отрицание. Эдикты сегодняшних пятнадцатилетних не просто отличаются от моих. Они моим противоположны. Я в состоянии это понять, но понимание это неконструктивно. Их ценности представляются мне странными. А мои ценности - для них хлам. И бесполезно искать правых и виноватых - нужно согласиться с А.Лазарчуком ("Жестяной бор") - именно такая ситуация представляет собой норму, реактивное, поступательное движение общества. Как раз отстутствие отрицания следует считать социальной болезнью.
Это делает написание детской книги почти безнадежным. Однако, дело обстоит еще хуже. Если автор каким-то не вполне понятным мне способом напишет текст с позиций сегодняшнего школьника, он станет понятен , но перестанет быть необычен . Противоречие сугубо тризовское. Формула (с позиции юного читателя) выглядит так: мир должен совпадать с моим, иначе я в него не захочу войти, мир не должен совпадать с моим, иначе мне он не интересен. Можно и продолжить. Мир должен меня чему-то учить (иначе, мне он не нужен), но я не желаю и не буду учиться тому, что придумали вы.
И остается сделать вывод, что детская литература, специфически детская литература, дидактическая и воспитывающая, имеет право на существование и даже очень нужна - при том условии, что автору удается отталкиваться не от "вчера" (реакция юного читателя: глупо), не от "сегодня" (реакция: скучно), но от "завтра" (интересно!). Детская книга обязательно должна быть кусочком будущего. Но не вымышленного. Реального. Но все-таки чуть-чуть упрощенного, потому что нельзя начинать учиться математике по учебнику вариационного исчисления.
Именно потому лучшие ранние книги Стругацких ("Трудно быть богом", "Далекая радуга", "Хищные вещи века", "Понедельник...) остались их лучшими детскими книгами. Будущее в них реально и притягательно, и самое главное - что оно в них есть .
Переход из советского в постсоветское пространство привел к тому, что в масштабах страны возник "эффект запечатанного времени". Будущее исчезло. Будем надеяться, что не навсегда. Даже маги могли останавливать время лишь в эвклидовом пространстве и ненадолго.
Капитализм, столь притягательный в кино и на обложках, столь победоносный и всеобъелющий, все-таки нежизнеспособен. Он не в состоянии породить хотя бы одну собственную идею и вынужден перекраивать под свою мерку идеи, созданные в иную эпоху и органически ему чуждые. (Христианство, например.) Капитализм воспринимает время и движение "по Уиллеру" - будущее "есть не что иное, как отрицание возникновение нового". Для того, чтобы согласиться с концепцией Пригожина - будущее, как создание новых структур, сущностей, смыслов, нужно иметь хоть какую-нибудь, пусть примитивную, но свою социальную перспективу. А ее нет. Потому и приходится как всеми силами тормозить прогресс. А это "глупое занятье не приводит ни к чему".
"Эффект запечатанного времени" - еще одна причина кризиса детской литературы. Нельзя придумать будущее там, где его нет.
"Экспедиция в преисподнюю" тем и интересна, что - при всех упрощениях и искажениях, местами едва ли не пародийных - действие все-таки происходит в "будущем Стругацких". В тексте поразительно много отсылок к "Возвращению". Тут и "Мировой Совет", и излюбленная тема китовых пастбищ, и "киберанекдоты" ("отшлепала пятилетнего шалуна, науськавшего домашнего кибера гоняться за кошками и таскать их за хвосты"). Место ссылки Двухглавого Юла чем-то напоминает обиталище штурмана Кондратьева. Поведение старикашки Мээса на Земле - прямая иллюстрация к рассуждениям Руматы Эсторнского о Ваге Колесе. ("Кажется, он кошек любит...") Есть и более глубокие связи: между расследованием пакостей Великого Спрута в начале третьей части "Экспедиции" и работой Комкона-2 в "Волнах...".
Начало третьей части "Экспедицции..." отсылает нас еще к одной ранней повести - к "Стажерам". И если говорить о дидактике, то как раз здесь она и ненавязчива, и интересна.
Оказывается, вся история первых двух частей, повествующая о напряженной борьбе с Великим Спрутом и его приспешниками, на Земле давно забыта. Люди, получив ультиматум злодея, никак не могут толком уяснить, кто он такой и, главное, почему он считает, что его имя землянам вообще что-то говорит. В конечном итоге на решение этой мелкой, но досадной проблемы выделяют диверсионную группу в составе трех человек и один дредноут.
Великие подвиги, совершенные этой группой тоже вскоре будут забыты. Жизнь великой империи Земной нации идет своим чередом, и никто не претендует на большее, нежели участие в каком-то одном ее славном эпизоде.
Сравните:
"Вы знаете, Юра, сколько людей на Земле? Четыре миллиарда! И каждый из них работает. Или гонится. Или ищет. Или дерется насмерть. Иногда я пробую представить себе все эти четыре миллиарда одновременно. Капитан Фрэд Дулитл ведет пассажирский лайнер, и за сто мегаметров до финиша выходит из строя питающий реактор, и у Фрэда Дулитла за пять минут седеет голова, но он надевает большой черный берет, идет в кают-компанию и хохочет там с пассажирами, с теми самыми пассажирами, которые так ничего и не узнают и через сутки разъедутся с ракетодрома и навсегда забудут даже имя Фрэда Дулитла. Профессор Канаяма отдает всю свою жизнь созданию стереосинтетиков, и в одно жаркое сырое утро его находят мертвым в кресле возле лабораторного стола, и кто из сотен миллионов, которые будут носить изумительно красивые и прочные одежды из стереосинтетиков профессора Канаяма, вспомнит его имя? А Юрий Бородин будет в необычайно трудных условиях возводить жилые купола на маленькой каменистой Рее, и можно поручиться, что ни один из будущих обитателей этих жилых куполов никогда не услышит имени Юрия Бородина. И вы знаете, Юра, это очень справедливо. Ибо и Фрэд Дулитл тоже уже забыл имена своих пассажиров, а ведь они идут на смертельно опасный штурм чужой планеты. И профессор Канаяма никогда в глаза не видел тех, кто носит одежду из его тканей, - а ведь эти люди кормили и одевали его, пока он работал. И ты, Юра, никогда, наверное, не узнаешь о героизме ученых, что поселятся в домах, которые ты выстроишь.Таков мир, в котором мы живем. Очень хороший мир."
А ведь это, наверное, важнейший момент во взрослении: уяснить, что ты один из четырех или пяти миллиардов. И не свихнуться от этого.
"...уже только в узкоспециальных источниках упоминалось о диверсии тройки мушкетеров, возглавляемой флагманом Макомбером..."
"Мушкетерская тема" - еще одно пересечение миров "детских" и " ранних взрослых" Стругацких. (Атос в "Возвращении" и "Малыше", барон Пампа в "Трудно быть богом", в известном смысле - Виконт в "Поиске предназначения"). Заметим здесь, что знаменитые "Три мушкетера", некогда вполне "взрослый" (едва ли не под грифом "с 16-ти лет") роман, до сих пор остаются бестселлером детской литературы и одним из лидеров в индексе косвенного литературного цитирования. Не потому ли, что А.Дюма, описывая прошлое, случайно или тонким нервом, или чудом, смог добавить в людей и их отношения что-то из будущего?
"Из того, что в жизни есть, ценились верность и честь,
А все остальное - потом..."
Как не нравилось партфункционерам (ныне, демфункционерам) "мушкетерская мораль". Дискуссии Андрея Т. с Колем Кобылычем представляют с этой точки зрения некоторый интерес: "-- Генка -- только о нем мы и думаем днем и ночью, -- горестно продолжал он. -- Для него мы совершаем геройские подвиги вместо того, чтобы лишний раз взять в руки учебник по литературе. Дурака Генку спасать -- вот это подвиг и ура, это не то что постараться на твердую четверку по литературе выползти..."
(Чтобы закончить разговор о параллелях между "детскими" и "взрослыми" Стругацкими, замечу, что "Повесть о дружбе и недружбе" неожиданно оказывается связанной с "За миллиард лет до конца света" - полным параллелеризмом сцен с коллекциями марок. Коль Кобылыч искушает школьника Андрея Т. , так же, как гомеостатическое мироздание воздействует на биолога Вайнгартена.)
Можно долго рассуждать о приемлимости\неприемлимости этики "Трех мушкетеров". Да, честь это лишь протез совести. Или, все-таки, ее эмбрион?
Во всяком случае, инстинктивное следование принципам чести лучше, чем инстинктивное подчинение законам наживы. Некогда адмиралом великого английского флота были сказаны замечательные слова:
"Корабль можно построить за год, моряков воспитать за десятилетие. Но и ста лет не хватит на то, чтобы вернуть потерянные традиции". Так был дан ответ на вопрос, почему Корабли Ее Величества ушли в безнадежный, бессмысленный и смертельно опасный поиск терпящих бедствие рыбаков.
"Экспедиция в преисподнюю" предлагает другую формулу, которая представляется мне если не следствием, то важной параллелью, "непременным условием" существования земной Империи. "Слона не задевай спящего, льва не задевай голодного, а землянина не задевай никогда".
Наверное, не совсем справедливо, что тексты, содержащие столько осмысленных ссылок и устанавливающие важные социальные формулы, остаются - в сравнении с другими книгами Стругацких - текстами слабыми. Но ведь "взрослые Стругацкие", доказывая те же самые теоремы, еще и ненавязчиво объясняют нам, что граница между детством и взрослостью, условная, пульсирующая, нестабильная, пропускающая немногих и не всегда, может оказаться фрактальной поверхностью или кривой Пиано, не имеющей площади, но заполняющей собой любой объем.
© 2002 Р.А. Исмаилов