|
К рубрикатору «Эссе и статьи Переслегина» |
Сменить цвет |
Приложение к Б. Такман "Августовские пушки" .
Многое навсегда ушло из истории с залпами "салюта наций", прозвучавшими 11 ноября 1918 года - слишком многое, чтобы мысли историка не обращались снова и снова к событиям Мирового Кризиса.
Дело не только и не столько в человеческих жертвах Великой войны, дело не в огромных материальных и финансовых потерях. Хотя эти потери многократно превысили осторожные подсчеты довоенных теоретиков, называть их "неисчислимыми" или "превосходящими человеческое воображение" неоправданно. В абсолютных цифрах людские потери были меньше, нежели от эпидемии гриппа 1918 - 1919 гг., а материальные - уступали последствиям кризиса 1929 г. Что же касается относительных цифр, то Первая Мировая Война не выдерживает никакого сравнения со средневековыми чумными эпидемиями. Тем не менее, именно вооруженный конфликт 1914 г. воспринимается нами (и воспринимался современниками) как страшная, непоправимая катастрофа, приведшая к психологическому надлому всю европейскую цивилизацию. В сознании миллионов людей, даже не задетых войной непосредственно, течение истории разделилось на два независимых потока - "до" и "после" войны. "До войны" - свободное общеевропейское юридическое и экономическое пространство (лишь политически отсталые страны - вроде царской России - унижали свое достоинство паспортным и визовым режимом), непрерывное развитие "по восходящей" - в науке, технике, экономике ; постепенное, но неуклонное возрастание личных свобод. "После войны" - развал Европы, превращение большей ее части в конгломерат мелких полицейских государств с примитивной националистической идеологией; перманентный экономический кризис, метко прозванный марксистами "общим кризисом капитализма", поворот к системе тотального контроля над личностью (государственного, группового или корпоративного).
Само по себе это уже обозначило характер следующей войны - Второй Мировой - и послевоенного "холодного мира".
Данный очерк предлагает Вашему вниманию нетрадиционный подход к изучению событий военной истории. Исследуя события Первой Мировой Войны, мы постараемся "распаковать" их смысл . Для этого нам придется принять неумолимую логику развития антагонистического межцивилизационного конфликта. Логику, воплощенную в столкновения идей, картин мира и стратегических планов сторон. Логику, проявляющуюся во взаимодействии отдельных людей - вершителей судеб и исполнителей воли противостоящих эгрегоров .
Чаще всего военно-исторические труды носят либо мемуарный либо аналитический характер. Для мемуаров характерно построение автором своей собственной личной Вселенной, имеющей иногда очень мало точек соприкосновения с тем, что мы зовем действительностью. В этом случае работа мемуариста - это конструирование Отражения1 , комфортного для автора.)
Заметим, что практически всегда "официальные истории" носят мемуарный характер и написаны в стиле:
"Да! Мы победили, хоть и была сильна
Неправедной Силой ведома - Та сторона..." (Райан, Толкиенистский "эпос")
[Подстраничная сноска:
1. Под Отражением мы будем понимать некоторую последовательность событий (мировую линию), зафиксированную конкретным наблюдателем.
При анализе шахматной партии комментатору нередко приходится отступать от действительного хода борьбы, дабы показать оставшиеся за кулисами варианты, возможности, которые не были реализованы в данной партии, но могли реализоваться при ином стечении обстоятельств. Самим фактом своего существования ("Нельзя играть 17... Кb5 из-за 18. Л:g7+") эти возможности оказывают влияние на ход и исход партии.
Борьба на войне, будучи примером системы более сложной, нежели борьба на шахматной доске, также требует от историка анализа вариантов - Отражений реальности. Поскольку наши знания о прошлом принципиально содержат в себе неопределенность, историческая Реальность не может быть определена объективно. (Пример: по немецким источникам в ходе Германо-Польской войны 1939 г. германские войска взяли Львов. По советским источникам Львов ими взят не был.) Поэтому имеет смысл не выделять Реальность, как таковую, и рассматривать ее, как одно из Отражений, выделенное лишь числом наблюдателей, отождествляющих себя с ним.]
История же аналитическая склонна отклонять официальные версии или по крайней мере "проверять их на всхожесть". Это создает иллюзию объективности у всех, не исключая и авторов. Однако, на мой взгляд, именно эта претензия на объективность является главным недостатком аналитиков.
"Мемуаристы" по крайней мере осознают, сколь случаен был исход многих боевых эпизодов. Постоянно ища оправдание сделанным ошибкам, они не могут отделаться от мыслей: "Все могло быть по-другому. Если бы тогда я прислушался к мнению X... Если бы я не повернул к востоку от Парижа... Если бы я вышел в море на час раньше... " "Аналитики" же настолько увлечены желанием объяснить случившееся, как единственно возможное, что отказывают случайности (равно как и субъективным факторам) в праве на существование и делают далеко идущие выводы из совершенно недостаточных предпосылок.
"За доской, - пишет гроссмейстер Давид Бронштейн в предисловии к своей книге "Международный турнир гроссмейстеров", - сидит живой человек со своими сегодняшними мыслями и переживаниями, иной раз далекими от шахмат. Выбирая план игры или даже очередной ход, он невольно сообразуется со своим положением в турнире, вспоминает результат вчерашней партии, смотрит на доски других участников. Партия - не анализ: все нужно рассчитать в уме, фигуры двигать нельзя, в справочник не посмотришь, посоветоваться не с кем... Гроссмейстер задумался, бросил последний взгляд на часы - пора решаться, рискну! Он переставил коня на е5. Легко, конечно, год спустя, познакомившись со всеми анализами, просидев не один день над позицией, авторитетно сообщить читателю: "Ошибка. Следовало предпочесть осторожное Ке1..." (Д.Бронштейн. Международный турнир гроссмейстеров. М. 1983).
Обычно, рассказ о политической истории Первой Мировой Войны начинают с аннексии Германией Лотарингии и Эльзаса. Находясь в безнадежном военном положении, Франция была принуждена подписать мирный договор, который даже немцы не считали сколько-нибудь справедливым. Аннексии, против которой возражал Бисмарк, персонифицирующий политическое руководство новоявленной Империи, требовали - и добились - победители из Прусского Генерального Штаба. Свои резоны имелись у обеих сторон.
Франция - в лице правительства, парламента и народа - отказалась признать захват Эльзаса и Лотарингии.
Это означало, что отныне при любых правительствах и при любых обстоятельствах Париж будет вести последовательную антигерманскую политику, причем тяга к возвращению утраченных территорий станет во Франции национальной сверхидеей, если не национальной паранойей. Само по себе, это, конечно, делало неизбежной (в более или менее отдаленном будущем) новую франко-германскую войну, но никак не предрешало ее общеевропейского характера.
Надо заметить, что, поставив своей непременной целью возвращение восточных департаментов (и ориентировав соответствующим образом пропаганду), Франция не проявила должной государственной мудрости. Ее политика стала предсказуемой . Это означало, что вне всякой зависимости от авторитета своей армии и степени экономического процветания Франция перестала быть субъектом международной политики и сделалась ее объектом . Грамотно используя ограничения, которые "великая цель" возвращения Эльзаса накладывала на внешнеполитические акции Третьей Республики, Францией стало возможно манипулировать. Но в таком случае французская политика должна быть признана несамостоятельной, и говорить о германо-французских противоречиях, как о причине или даже одной из причин Первой Мировой Войны нельзя.
Внимательно посмотрев на довоенную политическую карту Европы, мы увидим, что объяснить характер и происхождение Мирового Кризиса 1914 г., отталкиваясь от геополитических интересов стран-участниц конфликта, невозможно. Германия играет в Мировой Войне роль нападающей стороны, не имея вообще никаких осмысленных территориальных притязаний. (Идеологи пангерманизма говорили, разумеется, об аннексии Бельгии, русской Польши и Прибалтики, но как серьезная политическая цель эти завоевания никогда не рассматривались, поскольку теории "жизненного пространства" еще не существовало, а с геополитической точки зрения пространство Империи и без того было избыточным. Что же касается требования о переделе колоний, то сомнительно, чтобы оно вообще когда-либо выдвигалось.2 Франция, выступающая под знаменем реванша и возврата потерянных территорий, напротив, обороняется. Россия, которой исторической судьбой уготовано южное направление экспансии (Зона проливов и Ближний Восток), планирует операции против Берлина и Вены. Пожалуй, только Турция пытается (правда, безуспешно) действовать в некотором соответствии со своими геополитическими целями.
[Подстраничная сноска:
2. Несомненно, в бульварной прессе появлялись статьи, требующие расширения германской колониальной империи. С похожими высказываниями выступали и функционеры Морской Лиги. Однако, нет никаких оснований считать, что эти заявления имели какое-либо конкретное политическое содержание. Во всяком случае, ни в военной, ни в технической, ни в экономической политике Германской Империи не прослеживается колониальная составляющая. Что же касается германской дипломатии, то ее, похоже, проблема передела колоний не интересовала вообще. В Рейхстаге ленивые дебаты по этому поводу закончились резолюцией социал-демократов, призывающих "колонизировать не острова, а Вислу".]
Сравним эту ситуацию с Русско-Японской войной 1904 - 1905 гг. В этом конфликте экономические интересы стран сталкивались в Корее и Манчжурии. Японские острова перекрывали русскому флоту выход в Тихий океан. С другой стороны, географическое "нависание" Российской Империи над Японией сдерживало японскую экспансию в любом стратегическом направлении. При сильном русском Тихоокеанском флоте Япония не могла продвигаться ни на континент, ни к южным морям, ни к архипелагам островов центральной части Тихого океана. Эффект "стратегической тени" был продемонстрирован Японии сразу же после заключения победного для нее Симоносекского договора с Китаем.
Перед нами типичный геополитический конфликт, когда ни одна из сторон не может достигнуть своих внешнеполитических целей без подавления другой. Такой конфликт не вел фатально к войне: Япония могла не решиться на чрезвычайно рискованное нападение. В этом случае она осталась бы второразрядной державой.
Стремление Японской империи к активной внешней политике (обусловленное логикой борьбы за источники сырья и рынки сбыта) спровоцировало развитие конфликта и переход его в военную стадию. Заметим, что несмотря на всю ожесточенность боевых действий на море и на суше, война рассматривалась обеими сторонами, как ограниченная . Ни для Японии, ни, тем более, для России преобладание в Корее и на Тихом океане не было вопросом выживания. Потому Россия и заключила благоприятный для Японии мир, далеко не исчерпав своих возможностей продолжать военные действия. Война закончилась, как только ее стоимость превысила в глазах России значимость конфликта.
Итак, в случае Русско-Японской войны стороны действовали в соответствии со своими геополитическими интересами. Возникший конфликт они решили в форме ограниченной войны.
В Первой Мировой Войне стороны действуют если не прямо против собственных интересов (Германия, Австро-Венгрия), то во всяком случае "перпендикулярно" им (Россия). Возникающий конфликт разрешается в форме всеобщей войны и крушения цивилизации. Разумно предположить, что этот конфликт вообще не имел геополитической природы.
Ортодоксальный марксизм, объясняющий происхождение Великой Войны экономическими причинами - прежде всего острейшей конкурентной борьбой между Германией и Великобританией, вероятно, ближе к истине, нежели геополитическая концепция. Во всяком случае, Британо-Германское экономическое соперничество действительно имело место. Резкий рост промышленного производства в Германии (при сравнительно низкой стоимости рабочей силы) серьезно подорвал позиции "мастерской мира" на рынках и вынудил правительство Великобритании перейти к протекционистской торговой политике. Поскольку преференционные тарифы для стран Британской Империи (идея Джозефа Чемберлена) провести через парламент не удалось, протекционизм привел к заметному увеличению "транспортного сопротивления" Империи. Это не могло не повлиять на состояние финансово-кредитной мировой системы с центром в Лондоне и опосредованно - на мировую систему торговли. Между тем, именно положение "мирового перевозчика" обеспечивало Великобритании экономическое процветание и политическую стабильность.
На рубеже веков Германия переходит к строительству огромного военного и гражданского флота. Пользуясь ясной поддержкой со стороны государства, крупнейшие немецкие судоходные компании (ГАПАГ и Норддейчланд Лайн) выходят на первое место в мире по суммарному тоннажу судов водоизмещением более 5.000 тонн. Суда этих компаний последовательно завоевывают самый престижный в торговом судоходстве приз - Голубую ленту Атлантики. Речь идет, следовательно, о самой основе экономического и политического могущества Великобритании - о "владении морем".
Экономическое содержание структурного конфликта, приведшего к Первой Мировой Войне, очевидно. Увы, именно в данном случае динамика экономических показателей выступает лишь отражением более глубоких социальных процессов. В конечном счете Великобритания заплатила за участие в войне цену, неизмеримо превышающую все реальные или надуманные потери от немецкой конкуренции. За четыре военных года мировые финансово-кредитные потоки, ранее замыкавшиеся на Лондонское Сити, переориентировались на Уолл-Стрит. Следствием стало быстрое перетекание английских капиталов за океан. Великобритания начала войну мировым кредитором. К концу ее она была должна Соединенным Штатам более 8 миллиардов фунтов стерлингов. (Для сравнения - совокупные затраты Великобритании в ходе "дредноутной гонки" 1907 - 1914 гг. не превышали 50 миллионов фунтов.)
Разумеется, финансовые круги в Великобритании прекрасно оценили ситуацию и выступили в 1914 г. против вступления страны в войну. (Равным образом, категорическими противниками войны были германские промышленники.) Иными словами, легенда о "заговоре банкиров против мира" не выдерживает критики. Вообще, обосновывать неограниченную войну торговыми, финансовыми или иными деловыми причинами - не слишком серьезно…
"Вещи, которые поважнее мира и пострашнее войны" редко лежат в меркантильной плоскости, и обычно, определяются психологией масс, то есть - в рамках воззрений К. Юнга - носят архетипический характер. Ожесточенность, с которой сражались народы, указывает на то, что речь шла не о деньгах, не о сравнительно ничтожных территориальных приобретениях, не о политическом престиже. Так защищают свой очаг, свой образ жизни, свою культуру.
Колоссальные успехи цивилизации в XIX столетии были прежде всего успехами Великобритании, "мастерской мира". Через всю английскую литературу викторианской эпохи проходит невозмутимая гордость англичанина своим отечеством.
Но "владеющий преимуществом обязан атаковать под угрозой потери этого преимущества". И нелегко осознать эту обязанность - снова и снова рисковать кораблями, людьми, честью, судьбой народа - для того, чтобы только сохранить достоинство, гордость, цивилизационный приоритет .
Германия за вторую половину XIX века превратилась из конгломерата третьестепенных государств в сверхдержаву. Скорость ее экономического развития значительно превысила английские темпы. На рубеже веков немцы впервые почувствовали себя великой нацией с великим будущим.
Таким образом, в качестве основного вопроса войны выступает вопрос о цивилизационном приоритете - о праве на лидерство , по сути, о владении миром . (Разумеется, здесь "владение" следует понимать, не как оккупацию, а, скорее, в духовном смысле. Некогда Сатана показал Христу "все царства земные" и сказал: "Поклонись мне, и ты будешь владеть ими". Разговаривая с Сыном Божьим Князь Тьмы тоже не имел в виду "чечевичную похлебку" завоевания.)
Конфликт дополнительно усугублялся тем, что Британская и Германская Империи принадлежали к разным цивилизациям.
Это утверждение выглядит достаточно неожиданным, однако, его подтверждает весь ход войны. В конце концов, как было показано А. Тойнби, именно межцивилизационные конфликты отличаются максимальной ожесточенностью.
...Когда речь идет о судьбе того уникального транслятора между информационным пространством и Реальностью, который мы называем своей Цивилизацией, никакая цена не кажется чрезмерной.
Исследуя семиотическую культуру Третьего Рейха, Бержье и Понель пришли к выводу о ее магическом характере. Под маской машинной, рационалистической, западной цивилизации таилась совершенно иная - чуждая нам - структура. Интуитивно ощущая это, многие авторы связывали германский фашизм со средневековьем. Однако, это не более, чем упрощение, попытка найти подходящее слово для обозначения объекта, у которого нет и не может быть имени . Таким же упрощением является и формула Бержье: нацизм есть магия плюс танковые дивизии.
Установление структуры магической цивилизации гитлеровской Германии выходит за рамки данной работы. Разумно, однако, поставить вопрос: неужели развитая чужая цивилизация могла быть создана за неполные полтора десятилетия нацистского господства? Не будет ли более естественным предположить, что ее формирование началось задолго до Гитлера? В конце концов, "Общество Туле" было создано еще при Кайзере...
Сложность в том, что немецкая цивилизация по очень многим параметрам близка к классической западной. (Поэтому всегда есть соблазн объяснить отклонения, как ошибки или преступления.) Можно даже сказать, что в статике эти цивилизации совпадают. Различие в динамике - германская цивилизация изначально содержала значительно большую долю Хаоса3 , нежели европейская. Потому она быстрее развивалась. Потому она была менее устойчивой, с явно прослеживающимися тенденциями к социальному суициду.
[Подстраничная сноска:
3. Термин "хаос" используется здесь, как символ для обозначения принципиально неустойчивой структурной системы.
В классической теории систем можно выделить три различных класса объектов:
1. Примитивные системы, структура которых неизменна (примером может служить математический маятник);
2. Аналитические системы, которые "почти всегда" имеют фиксированную структуру, но иногда претерпевают бифуркации, скачкообразно изменяющие структуру (простая экосистема);
3. Хаотические системы, постоянно меняющие свою структуру (например, атмосфера Земли).
В этом смысле "хаос" есть синоним изменчивой, внутренне противоречивой, нестабильной культуры, культуры развивающейся (ибо "развитие" есть прежде всего отказ от требований гомеостаза). Культуры, которую с некоторым основанием можно отнести к хаотическим, а не аналитическим структурным системам.]
Представить немцев, олицетворение порядка, параграфа, закона, как обитателей Хаоса, трудно. Однако поставим вопрос, почему это именно немцы, и именно на границе веков, то есть на вершине своего развития, стали карикатурным воплощением дисциплины? ("- Будет ли в Германии революция? - Нет, потому что революции в Германии запрещены распоряжением Кайзера." "- Разве вы умеете водить самолет? - Согласно пункту первому, параграфа третьего, раздела седьмого Инструкции немецкий офицер обязан уметь все".)
Видимо, именно такие (смешные с точки зрения внешнего наблюдателя) попытки "упорядочить Хаос" поддерживали связь государства и нации с упорядоченной Реальностью.
Заметим здесь, что умный и наблюдательный Блок называет германский гений "сумрачным", то есть неясным, неопределимым, и противопоставляет его "острому галльскому смыслу".
Итак, две цивилизации, одна из которых стала великой, а другая хотела ей стать, столкнулись в схватке не на жизнь, а на смерть. Схватке, ставкой в которой была будущая картина мира.4,5
Из-за отсутствия необходимого понятийного аппарата (формализмов теории информации, кибернетики, теории систем Л. фон Берталанфи, теории квазиобъектов, описывающих структуры массового бессознательного) подобный анализ в принципе не мог быть проведен в начале столетия. Это означало, что люди того времени были обречены на непонимание ситуации. В сущности, даже самые информированные из них видели лишь надводную часть айсберга. Исследуя события Великой Войны, мы все время должны иметь это в виду.
[Подстраничные сноски:
4. Эсхатологический характер Первой Мировой Войны нашел отражение, например, в знаменитом эпосе Дж. Толкиена "Властелин колец", первые страницы которого были написаны в 1916 г.
5. Первая и Вторая Мировые война закончилась поражением Германии, что породило тенденцию рассматривать немецкую цивилизацию, как некую "Империю Зла". Такой взгляд, по-видимому, неоправдан. С другой стороны, у нас нет оснований и для критики западных демократий, "стерших с лица Земли великую культуру". Прежде всего, лидеры Запада не подозревали, что Германия представляет собой чуждую им цивилизацию. Далее, если у нас и есть определенное недовольство современным устройством мира, то никто не доказал, что альтернативная картина устроила бы нас больше. Лучшим результатом было бы, на мой взгляд, сосуществование обеих великих культур.]
Конфликты Цивилизаций развиваются десятилетиями. В Мировой Кризис 1914 г. страны вступили по-разному, но ни одна из них не была вправе назвать себя неподготовленной.
Подготовка государства к войне включает военное планирование, создание и обучение армии и флота, развитие экономики и, наконец, мобилизацию духовных сил нации. Эти задачи, разумеется, должны решаться совместно.
Поскольку мы определили Первую Мировую Войну как межцивилизационный конфликт, движущими силами которого были Великобритания и Германская Империя, мы будем рассматривать структуру этой войны прежде всего, как результат взаимодействия германского и английского стратегических планов.
Задача, стоявшая перед графом Альфредом фон Шлиффеном, начальником Германского Генерального Штаба, была исключительно тяжелой. После заключения франко-русского соглашения 1894 г. война на два фронта превратилась из эвентуальной возможности в неизбежность. При этом военные возможности Франции были сравнимы с германскими, в то время, как Австро-Венгрия в схватке "один на один" сражаться с Россией была не в состоянии. Использование же сухопутных сил третьего союзника - Италии - было затруднено по географическим соображениям.
Первые наброски плана войны на два фронта принадлежали еще старшему (великому) Мольтке. Собственно, Мольтке, который все свое стратегическое планирование строил на железнодорожных картах, описал основополагающий принцип решения задачи: воспользовавшись мобильностью, которую обеспечивали 11 сквозных железнодорожных линий, связывающих Западный и Восточный театры военных действий, разгромить войска противников поочередно.
Это означало, что Германия должна стремиться к быстротечной военной компании, союзникам же выгодно затягивание ее. Подготовку ТВД стороны осуществляют в соответствии с этим принципом.
Франция отгораживается от Германии линией крепостей Туль - Эпиналь - Бельфор - Верден. Россия принимает в качестве оборонительной меры более широкую железнодорожную колею (что практически лишает немцев возможности использовать русскую ж/д сеть) и эвакуирует западный берег Вислы. Германия всемерно улучшает работу железных дорог и вкладывает деньги лишь в две крепости - Кенигсберг на востоке и Мец на западе. При этом обе они мыслятся как укрепленные лагеря, взаимодействующие с активными полевыми войсками.
Важнейшей проблемой Шлиффена был выбор направления первого удара. Затяжная мобилизация в России вынудила Германский Генеральный штаб поставить первоочередной задачей разгром Франции. Тем самым подразумевалось, что немцы готовы пойти на риск потери Восточной Пруссии и, возможно, всей Австро-Венгрии.
Оправдать такой риск могла только быстрая и полная победа над Францией. Вошедшая во все учебники военного искусства оперативная схема 1870 года не устраивала Шлиффена по причине медлительности! Добиться своего "идеального конечного результата" Шлиффен мог только за счет осуществление операции на окружение.
Собственно, сейчас под "шлиффеновским маневром" понимается едва ли не любая операция на окружение. В этом немалая "заслуга" самого Шлиффена, назвавшего свой классический труд "Канны" и постоянно ссылавшегося на опыт Ганнибала. "Битва на уничтожение и сейчас может быть дана по плану, предложенному более двух тысяч лет назад..."
Не имея - по условиям сил и местности - возможности произвести двойной обход, Шлиффен принял асимметричную оперативную схему. Главный удар наносился правым крылом. Это крыло, развернутое на 2\5 протяженности Западного Фронта, включало в себя 73% всех наличных сил Германии. Шлиффен создавал колоссальное оперативное усиление. Активный - Западный - ТВД получал 7\8 войск, причем 5\6 из них направлялись на активный участок.
План Шлиффена последовательно логичен.
1. Война с Францией неизбежна.
2. В сложившихся политических условиях это может быть только война на два фронта.
3. При заданном соотношении сил единственная возможность выиграть такую войну - это разгромить войска противников по частям, воспользовавшись преимуществом, которое предоставляют действия по внутренним операционным линиям.
4. По условиям и местности быстрая победа над русской армией невозможна. Следовательно, первый удар должен быть нанесен на Западе.
5. Французская армия должна быть разгромлена до полного развертывания сил русских. Это может быть осуществлено только в рамках операции на окружение.
6. Ввиду нехватки сил, маневр на окружение должен быть асимметричен.
7. Французская линия крепостей не может быть быстро прорвана и, следовательно, должна быть обойдена.
8. Такой обход можно провести только через нейтральную территорию Бельгии или Швейцарии. По условиям местности второй вариант неприемлем.
Шлиффен пришел к выводу о необходимости нарушить нейтралитет Бельгии, гарантированный всеми великими державами, в том числе - самой Германией и Великобританией.
Итак, план Шлиффена подразумевал вступление в войну Великобритании, крайне негативную позицию США и иных нейтральных стран. К вооруженным силам противников Германии (и без того превосходящих немецкие) добавлялись 6 бельгийских дивизий и три крепостных района - Льеж, Намюр, Антверпен. "Сдавалась" противнику Восточная Пруссия, Галиция, Эльзас с Лотарингией, Рейнская область. Пожалуй, ни одна операция не требовала такого серьезного обеспечения и не подразумевала столь огромного риска. И все это - только ради выигрыша темпа!
Дело в том, что при всех остальных вариантах шансов на победу не было вообще. Здесь же выигрыш темпа мог трансформироваться в нечто более реальное:
1. По окончании развертывания правого крыла шесть бельгийских дивизий попадали под удар 35 - 40 немецких и должны были быть списаны со счета (вместе с крепостными районами). Германия получала возможность пользоваться богатой дорожной сетью Бельгии и Фландрии.
2. Марш-маневр правого крыла приводил к захвату побережья Фландрии и в дальнейшем - портов Ла Манша, что создавало угрозу Англии.
3. В течение десяти-двенадцати дней движение армий правого крыла должно было осуществляться в оперативном "вакууме" - при полном отсутствии сопротивления противника. За это время обходящее крыло, усиленное резервами, успевало развернуться на линии франко-бельгийской границы, выходя на фланг частям союзников.
4. В этих условиях контрманевр противника неизбежно запаздывал. Превосходящие немецкие силы все время выходили бы во фланг войскам союзников, угрожая их тылу и заставляя прерывать бой. Отступление союзных армий происходило бы в условиях сильного флангового давления и, следовательно, неорганизованно. Союзные войска, стремясь выскользнуть из под удара, вынуждены были бы отступать на юг, затем - на юго-восток, что не могло не привести к перемешиванию войск и скучиванию их юго-восточнее Парижа.
5. Французская столица, являющаяся важным узлом дорог, политическим и духовным центром Франции, захватывалась в ходе операции без боя.
6. Итогом наступательного марш-маневра через Бельгию и Северную Францию должно было стать колоссальное сражение, которое союзникам пришлось бы вести с "перевернутым" фронтом юго-восточнее Парижа. Это сражение, начатое немцами в идеальной психологической и стратегической обстановке, могло привести к разгрому союзных армий. Последние были бы отброшены на восток или северо-восток и уничтожены главными силами армии во взаимодействии с войсками немецкого левого крыла.
Итак, "Пусть крайний справа коснется плечом пролива Ла Манш. Равнение направо, слева чувствовать локоть."
Расчет операции по времени: развертывание - 12 дней, марш-маневр через Бельгию и Францию - 30 дней, решающее сражение - 7 дней, "прочесывание" территории и уничтожение остатков армии союзников - 14 дней. Всего - 9 недель. Переброска сил на Восток могла начаться между 36-м и 42-м днями операции.
План Шлиффена был шедевром, но он требовал от исполнителей геометрической точности и отчаянной смелости. От Генерального Штаба он требовал еще и тщательной проработки деталей.
Первой проблемой была общая нехватка сил для задуманного маневра. Шлиффен решил ее простым и революционным путем: составил из резервистов старших призывных возрастов резервные корпуса и включил их в боевую линию.
Трудности представляли ключевые фортифицационные сооружения Льежа и Намюра, которые нужно было взять не быстро, а очень быстро, поскольку Льеж входил в зону оперативного развертывания 1 германской армии. Оперативно эта задача была решена созданием (из соединений мирного времени) виртуальной "льежской армии", которая существовала для одной-единственной задачи - штурма Льежа - и расформировывалась сразу после ее выполнения. Технически, подвижность "льежской армии" обеспечивалось приданием ей парка сверхтяжелых артиллерийских орудий (выполнено уже при Мольтке).
В плане Шлиффена основополагающую роль играла геометрия исполнения. Ведущей силой наступления должна была стать правофланговая армия (в 1914 году - первая армия фон Клюка). В движении на запад, юго-запад, юг-юго-запад и юг она должна была опережать другие армии Правого крыла (в 1914 году - вторая армия фон Бюлова и третья Хаузена), так же, как те должны были обгонять армии Центра. Практически на первом этапе операции все армии двигались по дугам концентрических окружностей, причем центр этих окружностей лежал где-то в южных Арденнах. При этом, путь, который предстояло пройти первой армии, был вдвое больше пути третьей армии и в четыре раза превосходил перемещение пятой армии. Это подразумевало либо "торможение" центральных армий либо огромный (свыше 40 км. в сутки) темп движения первой армии. В противном случае первая армия начинала отставать, превращаясь из ударной группы во фланговое прикрытие (против несуществующего противника), центр выпячивался вперед, и вся партитура наступления разлаживалась.
Шлиффену необходимо было любой ценой выиграть время. Нужно было замедлить продвижение центральных армий и ускорить темпы операции на правом фланге.
Первая задача решалась легко.
Шлиффен до предела ослабил войска не только в Эльзасе-Лотарингии, но и в Арденнах. Он предполагал, что противник начнет две наступательные операции: вторжение в Эльзас по соображениям психологического порядка и наступление в Арденнах по соображениям стратегическим. Шлиффен отдавал себе отчет в том, что его грандиозный обходный замысел станет в общих чертах известен противнику. У французов было два возможных ответа:
1. Отказавшись от всякой идеи наступления, принять чисто оборонительный план. Вложить крупные денежные средства в модернизацию крепости Лилль и развернуть армии северного фронта на линии Верден - Лилль - побережье.
Такая схема, предложенная генералом Мишелем, была разумна, хотя при том оперативном усилении, которое планировал Шлиффен, она, могла оказаться недостаточной. В любом случае принятие ее было маловероятно по политическим соображениям (национальная паранойя с Эльзасом).
2. Проверить на практике шахматный принцип: фланговая атака отражается контрударом в центре. Наступлением крупных сил через Арденны выйти на коммуникации армий немецкого правого крыла и обезвредить их; при благоприятной обстановке самим осуществить операцию на окружение, прижав неприятельские войска к голландской границе.
Именно эта стратегическая идея легла в основу французского плана развертывания (Плана № 17).
Хотя наступление союзников в Арденнах выглядело для немцев очень опасно, Шлиффен его всячески приветствовал. Этот удар останавливал армии центра и даже заставлял их податься назад, что исправляло немецкую оперативную геометрию. Между тем "короткий путь" по бездорожью Арденн требовал для армий начала века больше времени, нежели "длинный путь" по бельгийским дорогам. По мысли Шлиффена, союзники должны были бы проигрывать темп в Бельгии быстрее, нежели выигрывать его в Арденнах.
(Кроме природных условий свою роль в этом замедлении темпа должна была сыграть и крепость Мец, занимающая фланговое положение относительно арденнского маневра союзных войск.)
Но задержка центра - лишь одно (и по существу - негативное, в том смысле, что непосредственно к достижению цели не приводит) звено маневра. Шлиффену нужно было обеспечить максимальную подвижность правого крыла. На уровне тактики эта задача была решена включением в состав полевых войск (в качестве наступательного оружия!) тяжелой гаубичной артиллерии. Мне кажется, что в этом заключена техническая основа плана Шлиффена. Штатное включение тяжелой артиллерии в состав корпусов дало немцам решающее тактическое преимущество в бою.
Итак, правофланговые армии имели возможность легко подавить сопротивление неприятельских арьегардов и двигаться в свободном пространстве. Оставалась, однако, проблема непрерывных тяжелых маршей.
Если где-то и можно говорить о просчетах графа Шлиффена, то именно в решении этой задачи. Идея частичной механизации - использовании автотранспорта - для ускорения движения армий правого крыла - напрашивалась... Пройдя мимо этой возможности, Шлиффен допустил ошибку, в общем-то незначительную... в условиях августа 1914 года она неожиданно стала решающей.
(Замечание: психологические особенности плана Шлиффена.
Альфред фон Шлиффен принадлежал к тому редкому психологическому типу, для которого характерно точное и глубокое понимание времени (в войне - темп операции, ритм), склонность к созданию алгоритмов, описанию и осуществлению последовательности действий, направленных на разрешение во времени некоторой системы противоречий (в войне - стратегическое и оперативное планирование).
Он обладал мышлением системным, глубоким, точным, скорее - стратегическим, нежели тактическим (видит общее, а не частное).
Такие люди, как правило, смелы и азартны.
Качества эти были скрыты у Шлиффена под маской холодной замкнутости и аристократизма, но прорывались в дискуссиях, играх, в характере стратегического планирования.
Шлиффен готов пойти на страшный риск, поскольку отчетливо видит, что при "более правильных" и "менее рискованных" действиях выигрыша нет. (Другой знаменитый своими военными заслугами человек подобного же психологического и умственного склада - адмирал японского флота Исироко Ямомото в ответ на фразу: "Весь ваш план - это азартная игра", не отрываясь от партии в го, заметил: "Угу. И я выиграю."
Эти слова важны для оценки плана Шлиффена. О нем можно сказать много хороших слов, но объективно он был азартной игрой. Говорят, что план Шлиффена можно было выполнить только в том случае, если бы германскими войсками командовали "боги", а французскими - "идиоты". Это, разумеется, не так. Точнее было бы сказать: если бы немцы принимали в ходе осуществления плана "правильные" решения, а французы - "естественные". При этом немцы изначально имели то преимущество, что "правильные" ходы были им известны: Шлиффен их нашел, просчитал и тщательно выверил. "За доской" немцам следовало аккуратно воспроизводить "домашний анализ", в то время, как французы вынуждены были бы импровизировать.
Шлиффену был, конечно, знаком основной парадокс планирования, заключающийся в том, что противник, как правило, ведет себе не так. как требуется в его лучших интересах. Поэтому он старался создать идеальный план, практически не зависящий от действий противника. Это ему удалось, но психологически дорогой ценой. По сути, Шлиффен на тридцать пять - сорок дней "подвешивал" войну, оставляя и своих, и чужих в состоянии неопределенности, психологически очень тяжелом для человека, в особенности - для человека военного.
Ситуация дополнительно усложнялась тем, что верховное командование германскими армиями принадлежало кайзеру Вильгельму II, человеку, чья психологическая устойчивость оставляла желать лучшего. Современные исследователи любят указывать на то, что командовал кайзер чисто номинально, реальной же властью обладал начальник Генерального Штаба. Это и верно, и неверно одновременно. Германские уставы, несмотря на их пресловутую точность и обстоятельность, недостаточно четко определяли взаимоотношения командира и начальника штаба крупного соединения. Иногда первую скрипку играл командир, начальник штаба низводился до роли регистратора приказов (первая германская армия 1914 г - фон Клук и Кюль), иногда вся реальная власть сосредотачивалась в руках начальника штаба (Гинденбург и Людендорф на всех постах), иногда управление делилось более сложным образом. Но при любом "раскладе" работают они совместно, и настроение одного не может не отразиться на настроении другого. Во всяком случае, уверенный в себе и операции кайзер был значительно полезней для штаба и армии, нежели кайзер сомневающийся и растерянный.
И Шлиффен, организуя ежегодные маневры германской армии, все время дает кайзеру возможность насладиться победой. Выигрывает только та сторона, за которую "играет" кайзер. Позднее, уже после ухода Шлиффена в отставку его преемник Гельмут Мольтке прекращает это развлечение: "Маневры лишаются смысла, офицеры теряют к ним интерес". Шлиффен мог бы заметить:
"Их интерес не важен. От них требуется выучить - на уровне подкорки - алгоритмы действий в стандартных ситуациях. Их не просят побеждать, их просят не отвлекаясь в сторону и не внося отсебятины выполнить простые инструкции. Что же касается кайзера, то мне нужна его уверенность в себе."
Если вы воспитываете от природы трусливую собаку, вы - для начала - подсовываете ей для драки заведомо слабого противника. Шлиффен воспитывал своего кайзера).
Свою деятельность на посту начальника Генерального Штаба Шлиффен полностью подчинил единственной цели - подготовке "геометродинамической" войны с Францией, первого этапа общеевропейской войны. Можно сказать и больше - вся немецкая армия создавалась и воспитывалась только для осуществления асимметричной операции на окружение. Операции, в ходе которой противники Германии выигрывают все схватки, кроме одной - последней и решающей.
Военные планы всегда носят отпечаток личности создателя. Английский план ведения войны связан с именем Первого Лорда Адмиралтейства сэра Джона Фишера.
Дж. Фишер начал службу на бывшем флагмане Нельсона "Виктори", и, возможно, это событие, само по себе случайное, оказало влияние на всю историю XX столетия.
Нельсон - не только слава Англии. Не только героическая смерть в разгар победоносного сражения, пример будущим поколениям моряков. Нельсон в значительной мере - это сама Великобритания.
Дело даже не в том, что великолепная Трафальгарская битва положила конец всяким попыткам Наполеона создать адекватные морские силы и организовать высадку на Британских островах. Важнее было осознание Англией своей морской мощи, своей роли в охране морской торговли, своего - ведущего - места в мировой политике.
Фишер соприкоснулся с историей британской морской славы в тринадцать лет. Особенности структуры личности обусловили у Фишера сильное эмоциональное ощущение истории и своего места в ней. Это ощущение усилилось самим фактом службы на "Виктори", корабле, принадлежащем Истории.
Так Фишер обрел свою судьбу - сделать для своей Англии то, что для своей Англии сделал Нельсон.
Ироничный и циничный логик, Фишер, конечно, не собирался повторять жизненный путь Нельсона (и его героическую смерть). Он слишком хорошо знал французскую пословицу: "Когда двое делают одно и то же, это - не одно и то же". И свою задачу Фишер определил, как полную реорганизацию британского флота.
Оперативная ситуация к концу XX века казалась просто великолепной: флот Великобритании - торговый и военный - не знал соперников на морях и океанах, промышленность была на подъеме, международное положение страны - арбитра мира - не внушало никаких опасений.
Сейчас мы твердо знаем, что именно такая обстановка чревата катастрофой. (Тем забавнее наблюдать за сегодняшней Америкой, которая, кажется, поставила себе задачу совершить все ошибки, характерные для "страны-гегемона" и ни в коем случае не пропустить ни одной). У Фишера не было необходимого исторического опыта, так что, рабочую модель он, надо полагать, построил сам.
Оперативная обстановка на конец XIX - начало XX века по оценке Дж. Фишера:
1. "Блестящая изоляция" Великобритании автоматически делает ее противником державы, претендующей на европейское или мировое господство.
2. Отклонение от этой политики, выразившееся в подготовке соглашения с Францией (заключено в апреле 1904 г.) является тяжелой ошибкой. Это соглашение, не предоставляя Великобритании никаких дополнительных возможностей (конфронтация между Францией и Германией из-за Эльзас-Лотарингии позволяла и без него направлять французскую политику в угодном Великобритании направлении), демонстрирует утрату страной уверенности в себе.
(Великобритания - владычица морей и лидер цивилизованного мира - должна была стремиться к союзу "делосского типа" - с откровенно слабыми государствами, никак не посягающими на прерогативы великой державы. С этой точки зрения Англо-Японский морской союз был - тогда - вполне приемлем для Фишера - в отличие от Антанты.)
3. Развитие политической обстановки с неизбежностью приведет Великобританию к войне с Германией.
4. Эта война начнется с разгрома Франции и оккупации ее территории.
(Здесь, как легко видеть, Фишер сходился со Шлиффеном. Более того, даже интересы их совпадают. Шлиффену нужен разгром Франции, чтобы получить шансы в дальнейшей борьбе против всего мира. Фишера поражение Франции устраивает с точки зрения долговременных интересов Британской империи. Кроме того, логика Фишера противопоставляла сухопутной стратегии Шлиффена исконно английский ответ - блокадную морскую стратегию. Но в таком случае Фишер обязан был в своем планировании исходить из того, что сильнейшая сухопутная держава подавит своего противника в одной скоротечной компании.
Перед нами ситуация, которую шахматисты назовут "столкновение дебютов". Обе стороны развертывают свои силы независимо и до поры до времени не обращают внимания на действия соперника).
5. Последнее обстоятельство в известной мере благоприятно для Великобритании, поскольку устраняет негативные стороны Англо-Французского союза и дает возможность вернуться к прежней политике мирового лидера.
6. Для этого необходимо разбить Германию и восстановить Францию силами исключительно или почти исключительно Британской Империи и зависимых от нее стран.
7. Таким образом, речь идет о последовательном использовании господства на море для полного разгрома противника, неоспоримо доминирующего на континенте.
8. Уничтожение экономической и военной мощи Германии должно быть произведено таким образом, чтобы косвенно нанести урон Соединенным Штатам Америки и вынудить их согласиться с ролью младшего партнера (уровня Японии).
Может создаться впечатление, что подобный анализ носит ретроспективный характер и принципиально не мог быть проведен тогда. Но именно на рубеже веков создавалась классическая стратегия. В шахматах (которые, на мой взгляд, представляют собой более точную модель войны или, точнее говоря, механизма принятия решений на войне, чем это принято считать) это было сделано Стейницем и Таррашем.
"...Тарраш был убежденным сторонником активной стратегии, методичного стеснения противника, использования пространства для удобной перегруппировки сил и подготовки решительного наступления. С неумолимой последовательностью проводя свои замыслы, он выиграл подобным образом десятки поучительных партий - цельных от начала и до конца. Способность Тарраша создавать далекие планы, предусматривающие кардинальную перегруппировку сил, отмечал Ласкер..." (Я.Нейштадт. Тарраш и учение Стйница. Классик шахматной стратегии. В кн. Я.Шейштадт. Зигберт Тарраш. М., 1983)
Теория войны на суше была создана старшим Мольтке и Шлиффеном. Задача разработки стратегии использования морской мощи выпала на долю Фишера.
Как мы видим, план Фишера был рассчитан на применение Германией формально континентальной стратегии (в развитие идей Бисмарка). Однако, интеллект Альфреда Тирпица и амбиции Вильгельма II резко усложнили "игру". Готовясь к войне за европейское господство, Германия начала создавать Флот.
Здесь, заметим, Шлиффен допустил серьезную ошибку. Его план на первом и важнейшем этапе не предусматривал взаимодействия с этим флотом. В результате в 1914 г. армия делала одно, а флот - другое (вернее сказать, ничего - по крайней мере, полезного).
Нужно было быть Фишером, чтобы, руководя английским флотом почувствовать опасность со стороны державы, которая сорок лет назад вообще не имела морских сил. Которая напрочь была лишена флотских традиций.
Пожалуй, в распоряжении Фишера был лишь один непреложный и очень тревожный факт: мы уже отмечали, что на рубеже веков "Голубая лента Атлантики" перешла от английских лайнеров к германским. В этом изолированном факте адмирал увидел моральную устарелость могучего броненосного флота "владычицы морей".
До наших дней Фишера упрекают в том, что, начав в 1904-1907 гг. "дредноутную революцию", он обесценил абсолютное превосходство своей страны в традиционных броненосцах и предоставил Тирпицу и Германии шанс. Эти критики не хотят понять, что даже без Русско-Японской войны и вызванной Цусимой переоценки ценностей создание турбинного броненосного корабля с однокалиберной артиллерией было неизбежно. Только, "по идее", по логике исторического развития, реализована эта идея должна была быть в "молодых" флотах - германском, итальянском и американском. Великобритания же должна была до конца цепляться за свое превосходство в старых броненосцах и быть последней в "дредноутной гонке". Фишера такой оборот событий не устраивал.
С момента спуска на воду "Дредноута" стратегические расчеты на море уступают место оперативному планированию: началась "темповая игра".
Было очевидно, что если Великобритания и получила преимущество во времени, то оно незначительно: развитые судостроительные возможности Германии позволят ей быстро освоить постройку "дредноутов". Поскольку все броненосцы предшествующих типов мгновенно устарели и превратились во вспомогательные корабли, прогнозировалось соотношение сил от 1 : 1 при неблагоприятных для Великобритании до 2 : 1 - в пользу английского флота при особо благоприятных для Британии обстоятельствах. Тем самым вопрос "технической" абсолютной блокады снимался с повестки дня.
Тирпиц принял вызов, назвав спешно создаваемый линейный флот Германии "Флотом Открытого Моря".
Итак, первым введя в строй дредноут, Фишер лишь избежал быстрого и полного поражения, вопрос же о возможности победы оставался открытым. Линейный флот обеспечивал оборону Великобритании (в том числе и в случае полного разгрома ее континентальных союзников). Но, как четко осознавал Фишер, он не был орудием наступления. Нужен был корабль для вытеснения противника с морских театров, корабль, который вынудил бы его поддерживать любые свои операции вне территориальных вод всем линейным флотом.
И параллельно с "Дредноутом" Великобритания создает "Инвинсибл", первый в мире линейный крейсер.
Если создание "Дредноута" было практически неизбежным результатом эволюции класса эскадренных броненосцев, то "Инвинсибл" я склонен считать почти чистой Фишеровской инновацией.
(Отступление: гимн линейным крейсерам.
Перефразируя фразу Р.Шекли об Искаженном мире, можно сказать: мы называем их линейными крейсерами, хотя они вовсе не линейные и крейсерами не являются. Весь этот класс кораблей появился вследствие грандиозного замысла Дж. Фишера, конструировавшего в 1906 г. схему своего будущего Трафальгара.
Ироничное название battlecruiser, едва ли не мистификация... Крейсерские качества этих кораблей, прежде всего - дальность хода, были изначально принесены в жертву скорости и артиллерийской вооруженности.
Прежде всего, эти корабли разом обесценивали все усилия Тирпица по подготовке крейсерской войны. "Шарнхорсты" "не смотрелись" против "Инвинсиблов", что и было продемонстрировано в 1914 г. у Фолклендских островов: "Quod erat demonstrandum", - заключил наглядный урок доктор Тарраш, очень любивший латинские изречения." Далее, один патруль линейных крейсеров запирал все немецкие надводные корабли в Гельголандской бухте, превращая "Флот Открытого Моря" во "Флот закрытой бухты". Действительно, легкие, универсальные, броненосные немецкие крейсера, как и броненосцы-додредноуты не имели ни единого шанса против этого патруля. И это тоже было блистательно продемонстрировано в 1914 году. Теперь любую операцию надводных сил немцы были обязаны поддерживать линейными кораблями, что создавало возможность решающего эскадренного боя. И в этом бою именно линейные крейсера должны были обеспечить цусимский "crossing", охват головы неприятеля с последовательным помещением его кораблей в фокус эскадренного огня.
Иными словами, если на линейный флот была возложена задача обеспечения устойчивости боевой линии - как в оперативном, так и в стратегическом масштабе, то флот линейных крейсеров создавался для того, чтобы обеспечить подвижность и изменчивость ее. И, следовательно, выигрыш сражения.
Фишера постоянно упрекают за недостаточное бронирование своих "battlecruiser`ов". Однако, основана эта критика на непонимании оперативных замыслов, для осуществления которых создавались эти корабли.
Задача вытеснения кораблей противника с театра военных действий однозначно требовала размещения на кораблях максимального количества орудий главного калибра. Необходимость навязать бой противнику, задача охваты головы его эскадры, наконец, задача борьбы с быстроходными легкими крейсерами - все это требовали максимальной скорости и, соответственно, энерговооруженности корабля. Но при фиксированном - прежде всего экономическими соображениями - водоизмещении, решить эти задачи совместно можно было только за счет бронирования.
Это, разумеется, поднимало вопрос о цене победы. Основной удар в морском сражении должны были принять на себя слабозащищенные корабли. Очень дорогие корабли. Самые красивые корабли своего времени)
В создание "Инвинсибла" Фишер вложил столько выдумки и лукавства, что Тирпицу так и не удалось до конца разобраться в глубине его замысла. Во всяком случае, рефлекторная ответная реакция Германии оказалась неудачной.
Конечно, свою роль сыграла и шутка английской разведки с "Блюхером". И здесь таится первая загадка стратегического плана Фишера. Умный и информированный Конан-Дойль прямо связал тяжелейшую ошибку германского адмиралтейства с работой своего любимого героя. Ну, Холмс или не Холмс, но кто-то же передал немцам откровенную "дезу" по поводу вооружения "Инвинсибла". Это при том, что и слова такого: "деза" тогда не было.
Мне представляется, что если Фишер и не организовал сам эту разведывательную операцию, то, во всяком случае, он о ней знал. И с этого момента организация морской разведки и контрразведки становится его постоянной головной болью.
Что касается немцев, то они поверили информации о том, что "Инвинсибл" будет уменьшенной копией "Дредноута" - с 203-мм или 234-мм орудиями прежде всего потому, что такой шаг показался им вполне логичным - будучи по определению крейсером, новый корабль должен был стать развитием обширного семейства английских броненосных крейсеров. Аккуратно мыслящий Тирпиц не мог подумать, что Фишер решится на создание предельно несбалансированного ударного корабля.
"Блюхер" оказался самым несчастливым кораблем кайзеровского флота. Огромные средства были потрачены на создание прекрасного броненосного крейсера, который из-за существования у противника "Инвинсибла" не мог найти себе никакого применения и в результате бесполезно погиб.
Итак, "Инвинсибл" мгновенно обесценил и "Шарнхорст" с "Гнейзенау", и еще не готовый "Блюхер", вынудив германское Адмиралтейство принять какие-то меры, противопоставить английским линейным крейсерам свои. И здесь немцами была допущена решающая ошибка.
Тирпиц справедливо рассудил, что строить прямые подражания английским ЛКР невыгодно Германии. Отставая в линейном флоте, немцы не были заинтересованы в быстроходных кораблях, могущих при любых условиях втянуть противника в бой. То есть, устойчивости боевой линии они вынуждены были дать приоритет над ее подвижностью. В результате немецкие линейные крейсера отставали по энерговооруженности от английских, причем со временем это отставание лишь возрастало. (Время от времени появляющиеся данные о великолепных скоростных качествах немецких ЛКР: 28 узлов для "Мольтке", более 28 для "Дерфлингера" имеют мало общего с реальностью. В боевых условиях немецкие ЛКР всегда отставали от английских того же поколения. При сколько-нибудь длительной погоне это отставание увеличивалось вследствие переутомления кочегаров.) В результате соединение Хиппера практически не могло действовать изолированно от основных сил "Гохзеефлитте". Но в таком случае оперативное назначение германских ЛКР становилось несколько туманным. По существу дела, немцам вообще не стоило создавать свои технические кентавры (ударные корабли, у которых, однако, оборонительная функция превалировала над наступательной). Вместо этого следовало сосредоточиться на постройке быстроходных линкоров.
Существовало, однако, гораздо более сильное решение. Думаю, Фишер, глубоко проработавший концепцию линейного крейсера и способов его применения, знал о нем и весь период с 1908 по 1914 г должен был бы молить бога, чтобы немцы не пошли по этому пути.
Правильным ответом на ударный линейный крейсер, каким был "Инвинсибл", мог стать океанский линейный крейсер, у которого защита была бы принесена в жертву не скорости, но автономности. Подобно тому, как два "Инвинсибла" обесценили весь крейсерский флот Германии, два таких автономных рейдера обесценили бы весь британский флот защиты коммуникаций и вынудили бы английское Адмиралтейство использовать свои линейные крейсера для оборонительных функций (для которых, заметим, они были мало пригодны).
После того, как Германия прошла мимо этой сильнейшей возможности, победа стала для Фишера делом техники.
Период с 1908 по 1912 год обе стороны играют на повышение ставок, быстро загибая вверх "главные последовательности" технических характеристик своих дредноутов и линейных крейсеров. Получив преимущество, Фишер атакует под угрозой потери этого преимущества. За "дредноутной революцией" следует "сверхдредноутная" - отказ от 12" калибра в пользу калибра 13,5". Как следствие, немцы вынуждены оставить излюбленное 280 мм орудие и перейти к калибру 305 мм. (Мало кто заметил, что "Орионы" по существу выбросили на свалку истории первое поколение "дредноутов", обреченных - вслед за броненосцами - стать вспомогательными кораблями.)
По мере ухудшения международной обстановки нервозность усиливается. И без того скверный характер Фишера дополнительно портится. Успех собственной разведывательной операции против немцев заставлял Фишера искать в любых, самых невинных событиях, следы аналогичной германской акции. Пытаясь организовать борьбу с самой возможностью таких действий, Фишер прилагает усилия к созданию на Флоте атмосферы взаимного контроля, иначе говоря, доносительства. То есть, теперь уже он - и притом на пустом месте - допускает решающую ошибку.
В этот период Фишер и Черчилль уговаривают друг друга пойти на откровенную авантюру - заказать постройку кораблей с 15" орудиями - орудиями, которых в тот момент еще не было не только в металле, но и на чертежных столах. Успех этого сомнительного деяния заставляет меня вновь вспомнить великолепные комментарии Д.Бронштейна:
"Иной раз волей-неволей приходится отдавать пешку или даже качество, фигуру, - в этом есть резон, если вы видите, что нормальный ход борьбы приведет вас к тяжелой позиции".
Защищая интересы дряхлеющей Британской Империи старый Фишер вложил в подготовку к войне энергию, волю и авантюризм юности.
Поверхностный анализ "столкновения дебютов" Шлиффена и Фишера наводит на мысль, что английский адмирал на один ход "пересчитал" оппонента. Действительно, план Фишера начинает свою разрушительную работу в тот момент, когда Шлиффен достигает цели. Единственное, что требуется Фишеру - доказать приоритет "морской" стратегии над "сухопутной", заставив Германию сражаться против экономических возможностей всего остального человечества. (Что, заметим, полностью соответствует логике разрешения межцивилизационного конфликта).
В действительности дело обстояло не так просто.
Оба плана базировались на неявном предположении, что страна вступает в войну при благоприятной политической обстановке.
Для Англии абсолютно необходимо было заручиться поддержкой России. В противном случае блокада Германии не была бы герметичной. Гранд Флит, конечно, превосходил по силам Флот Открытого Моря, и этого превосходства было достаточно, чтобы замкнуть Северное море. Его должно было хватить и на блокаду континентальной Европы. Но не всей же Евразии! По крайней мере институировать войну в "вековой конфликт" в планы Фишера никак не входило.
Тонкость заключалась, однако, в том, что интересы России и Германии нигде не сталкивались. (Всерьез защищать концепцию, согласно которой Российская Империя вступила в мировую войну из-за торгового конфликта с Германией по поводу хлебных пошлин, сейчас не взялся бы, наверное, и самый ортодоксальный марксист). Тема страданий "братьев-славян" была в русском обществе достаточно популярна, но на реальную причину войны "разборки" между Австро-Венгрией и южнославянскими народностями также не тянули. Конечно, Россия могла пойти на все ради овладения зоной Проливов, но парадокс истории в том и заключался, что именно Великобритания была ее главным противником на пути к Константинополю. К тому же и откровенная помощь, которую Англия оказывала Японии во время войны 1904-1905 г.г., не способствовала укреплению дружеских отношений между будущими партнерами по Антанте.
Почему-то никто, анализируя историю Первой Мировой Войны, не обратил внимание на тот факт, что, заключая союзы с Францией и Англией, Россия, по существу, шла против собственных национальных устремлений. Английская дипломатия переиграла не только русскую, но и немецкую политику, создав предпосылки для использования "русского парового катка" в своих собственных интересах.
Второй политической задачей Великобритании было создание благоприятного "имиджа" страны в глазах нейтральных государств (прежде всего США). Проблема здесь состояла в том, что фишеровская блокада резко ограничивало нейтральную торговлю. Здесь Фишер мог смело рассчитывать на двух человек - Шлиффена, который предрешил вступление немецких войск на территорию Бельгии и Люксембурга, и кайзера Вильгельма, чье довоенное красноречие немало способствовало превращению Германии в "Империю гуннов".
Здесь надо отметить, что формирование Шлиффена как военного теоретика происходило в эпоху князя Бисмарка. Великий канцлер задолго до Черчилля выучил знаменитую формулу: "Война слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным." Имея дело с такими высококлассными профессионалами, как Роон и Мольтке старший, он все же стремился к тому, чтобы военным оставалось лишь доделать начатую им работу. Б. Лиддел Гарт в "Стратегии непрямых действий" отмечает, что во всей военной истории трудно отыскать примеры большей беспомощности одной из сторон, нежели беспомощность Австрии в 1866 и Франции в 1870 году. Заметим, что во вех трех Бисмарковских войнах Пруссия, по сути, была агрессором. Однако же, в первом случае Бисмарк создал Пруссии имидж страны, защищающей нерушимость международных обязательств, а в двух других - спровоцировал нападение неприятеля на "бедную маленькую миролюбивую уступчивую" Пруссию.
Увы, Бисмарк был не только первым, но и последним великим немецким политиком. Его преемникам не хватало прежде всего гибкости. В результате Германия быстро потеряла союзные отношения с Россией, поссорилась с англичанами, а к началу Мирового Кризиса оказалась в хвосте Австро-Венгерской дипломатии: по сути, в Вене решали, вступать ли Берлину в войну! 6
[Подстраничная сноска:
6. Пытаясь выйти из дипломатического тупика, Бюлов выдвинул идею соглашения с англичанами, которое, разумеется, не прошло, как противоречащее логике межцивилизационного конфликта. Кайзер на уровне личной дипломатии сконструировал мертворожденное Бьеркское соглашение с Николаем II. Эта попытка распустить Антанту, опоздавшая на десять лет, могла вызвать у профессионала лишь чувство глубокого удивления.]
Для того, чтобы обеспечить выполнение плана Шлиффена, от немецкой дипломатии требовалось подлинное искусство. Быть может, и сам Бисмарк не сумел бы корректно решить задачу "отмывки черного кобеля". Но во всяком случае Шлиффен был вправе ждать от Министерства Иностранных Дел хоть какого-то осмысленного содействия.
Если благоприятная позиция нейтральных держав представляла собой "непременное условие" выполнения плана Фишера, то для замыслов Шлиффена позитивное отношение нейтралов было не столь принципиально. Однако, была одна страна, вступление которой в войну на стороне Германии было для него абсолютно необходимо. В той же мере, в которой участие России было необходимо Антанте. Речь идет об Италии.
Италия - это не только добавочные 25 дивизий (сомнительного, впрочем, качества), не только высвобождение значительных сил австро-венгерской монархии, не только "второй фронт" для Франции. Италия - это флот. Если Италия остается нейтральной или воюет на стороне Антанты, ее флот и флот Австро-Венгрии взаимно уравновешивают друг друга. Тогда французский флот, усиленный английской эскадрой, получает неоспоримое господство в Средиземном море.
Но если Италия выполняет свои обязательства по Тройственному Союзу, ситуация выглядит по-иному: к концу 14 года германский флот имеет в Средиземном море 8 дредноутов против 4 французских (худшего класса). Если же в результате разгрома Франции французские корабли будут затоплены (например, в Тулоне), преимущество немцев на Средиземном море становится подавляющим, и они начинают всерьез угрожать важнейшим узловым точкам Британской Империи - Гибралтару, Мальте, Александрии.
На этом и основывался второй этап плана Шлиффена: английская блокада прорывается в Средиземном море. Англичане вынуждены либо отдать этот регион и потерять Империю, либо перебросить туда не менее трети наличных сил Гранд Флита. При этом оставшихся сил для полной блокады не только Северного моря, но и французского побережья могло не хватить.
Именно здесь проходит "поправка Шлиффена" к идеям Фишера: поставить блокаду под сомнение периферийной (средиземноморской) стратегией. Шансы на успех этой операции (разумеется, при условии разгрома Франции и вступления в войну Италии) можно оценить, как "50 на 50". Очень многое зависело бы от баланса потерь на море компании 1914 г.
Теперь замысел Шлиффена ясен. Ключ к победе над Францией лежит в юго-западной Бельгии. Ключ к победе над Англией лежит на Средиземном море, и владеют им итальянцы.
Именно на этом фронте дипломатия Тройственного Союза потерпела свое самое тяжелое поражение. Италия, имеющая территориальные претензии исключительно к своему союзнику - Австро-Венгрии, сославшись на формально оборонительный характер Тройственного Союза, отказалась вступить в войну и тем предрешила успех Великобритании.
Итак, предвоенная борьба за союзников с огромным перевесом выиграна Антантой. Если не считать Турции, которая была обречена выступить против России (как Франция - против Германии), Германии удалось обеспечить себе (и то, скорее, случайно) содействие только одной державы - Болгарии, в то время, как Великобритания перетянула на свою сторону весь остальной мир.
"Неужели у нас совсем не осталось друзей?" - спрашивали друг друга немцы в 1914 г.
© 2000 Р.А. Исмаилов