|
К рубрикатору «Эссе и статьи Переслегина» |
Сменить цвет
|
Опубликована в газете «Консерватор«, №15[31] от 25.04.2003
Иногда совмещение вполне традиционных и даже очевидных утверждений приводит к нетривиальному результату
Великая французская революция поставила в основу политической жизни народов принцип разделения властей, оформленный конституционно. Вся история демократии — это эпизоды войны властей за свой суверенитет… Столица является материальным выражением идеи государства, будь то замкнутое национальное образование или открытая Космосу Империя.
Тем самым принцип разделения властей подразумевает и такое следствие: у государства должно быть несколько столиц.
Эту социогеографическую схему Россия уже опробовала.
На заре века Просвещения Петр Великий возводит Петербург, мечтая создать вторую Венецию или Амстердам, но строит государь третью Александрию. Подобно городу, основанному македонским завоевателем, подобно полису, план которого приснился некогда императору Константину, Санкт-Петербург был воздвигнут на самой границе освоенной Ойкумены и варварской (в смысле иноверной) Окраины, воздвигнут, чтобы впитывать в себя культуру окружающего мира и преобразовывать его. Новые столицы древних государств создавались как проводники смыслов Империи во внешний мир и наоборот: они распаковывали для Империи темные смыслы Периферии, с неизбежностью попадая под очарование внеимперского культурного окружения, в результате чего незаметно менялись сами и меняли душу Империи, привнося в нее иные идеи и образы.
Такие города всегда лежат у моря. Империя немыслима без морского могущества, и Герой, создавая новую столицу, неизменно строит ее на границе Тверди и Хляби, на границе Будущего и Прошлого, на границе Ойкумены и Окраины. России, никогда не имевшей заморских колоний, подобный посредник был особенно необходим. Как ни удалена была Сибирь, до нее можно было дойти пешком (что время от времени и происходило). Питер же был окном в тот мир, до которого «дойти» было нельзя. И «окно в Европу» становилось гаванью внешней Вселенной. «Нет другого места в России, где бы воображение отрывалось с такой же легкостью от действительности».
Хотя Санкт-Петербург и создавался Петром как столичный город, прежняя столица — Москва — также сохранила свой статус. Управление Империей осуществлялось с берегов Невы, но отдельные важнейшие государственные акты (в частности, династические) по-прежнему свершались в Белокаменной. Планируя кампанию 1812 года, Наполеон определяет Москву «сердцем России», а Санкт-Петербург ее «головой». Позднее Бисмарк обращает внимание на ту устойчивость, которую придает Империи наличие двух равновеликих управленческих центров.
Этот механизм успешно проработал два столетия, хотя со временем инновационная идентичность Санкт-Петербурга истончилась.
Можно предположить, что к началу XX столетия функции центра развития должны были перейти к самому западному из великих городов Империи — Варшаве. Этого не произошло. В ходе революции и последующей Гражданской войны границы страны изменились, и царство Польское оказалось за их пределами. Возможен был и другой сценарий развития: перенос столичных функций в юго-западные пределы, в Севастополь, и тогда Проливы — болезнь и мечта русской геополитической мысли — становились следующим рубежом Империи.
Разворачивая Проект в рамках новой мировой идеи, большевики отчаянно нуждались в новой столице. Такой столицей должен был стать новый Град, расположенный на границе государства. Альтернативой было придание принципиально нового смысла уже существующему городу, но как раз для этой цели Москва была совершенно непригодна.
До сих пор страна ощущает последствия совершенной в двадцатые годы ошибки. «Двухтактный механизм», созданный Петром, продолжает работать, но в совершенно «нештатном режиме». Москва вынуждена исполнять одновременно две взаимоисключающие функции — привнесение инноваций и сохранение традиций.
Такое «совмещение ролей» приводит Москву к ожесточенной борьбе с собой: мегаполис преодолевает возникающее противоречие либо путем вооруженных столкновений, либо с помощью грандиозного монументального строительства (ведь строительство памятника — одна из метаморфоз, превращающих новацию в традицию). Москва перегружена не только государственными функциями, но и смыслами. Она превратилась в совершенно отдельный мир, не столько возглавляющий Россию, сколько противопоставленный ей. Культурный, финансовый, экономический, образовательный потенциал столицы превосходит возможности любого федерального округа и сопоставим с ресурсами страны в целом.
И транспортные сети России, и государственные земли организовывались по иерархическому принципу. Информационные и материальные потоки страны оказались централизованными (однополярными): почти любая трансакция с неизбежностью проходила через региональный, областной, окружной или государственный центр. Это обстоятельство резко повышало издержки, делая российское хозяйствование неэффективным. По мере развития средств транспорта и связи степень централизации только нарастала, сейчас она дошла до инфраструктурного предела: Москва перестала справляться с тем количеством транспорта, который необходим, чтобы обеспечить исполнение городом взваленных им на себя столичных функций. Система «одного центра» была хороша для классических имперских структур XIX — начала XX веков (и то не всегда), сегодня она уже не является адекватным ответом на обращенные к России вызовы. В сущности, эта система сама стала таким вызовом. В политическом пространстве большая часть энергии Москвы направлена на нейтрализацию сепаратистских импульсов. Последние же неизбежны как форма протеста, обращенного против чудовищной централизации.
Осмысление логики развития российской государственности приводит нас к концепции нескольких центров власти (и тем самым — нескольких «точек роста»), разделенных не только функционально, но и разнесенных географически.
В настоящее время в стране сложилась достаточно разветвленная структура власти. С некоторых пор Россия «позиционирует себя» как правовое государство и помимо традиционных законодательной и исполнительной ветвей власти инсталлирует действительно самостоятельную судебную власть. Пока эта власть имеет малый авторитет, но она активно наращивает свое влияние.
Подобно Соединенным Штатам Америки, с их «не вполне государственной» Федеральной резервной системой, Россия рассматривает свой Центральный банк как самостоятельную властную структуру, практически независимую и обладающую весьма значительными реальными полномочиями (финансовая власть).
Российская традиция самодержавия (авторитарности) нашла отражение в самостоятельном характере президентской власти. На сегодняшний день эта ветвь воспринимается как ведущая населением страны, промышленниками и зарубежными политическими деятелями, являя собой образ российской государственности. Согласно российской инновационной традиции, именно президентской власти предстоит овладеть новым навыком и утвердить за собой право на стратегирование, которое всегда оборачивается ответственностью за Будущее. Президенту и его Администрации придется открывать новейшие горизонты национальных достижений и поощрять новые формы дерзания, очерчивать контуры очередного шага развития.
Противовесом президентской власти с ее инновационным видением и — неизбежно — личным характером является власть законодательная, по своей сущности представляющая большинство и, следовательно, стоящая на страже существующего. Это крайне важный баланс: «личного и общественного», «развития и воспроизводства». Поэтому ставка и на развитие, и на консервацию предполагает рачительное отношение к Государственной думе, а всякая политика Кремля по ее «приручению» приводит в стратегическом плане к стагнации всех ветвей власти. После получения указания на горизонты и приоритеты законодательная власть нормирует представления развития, переводя их на всеобщий язык права. Затем исполнительная власть раскручивает и удерживает маховик организационного действия, судебная в это время стоит на страже соблюдения Закона, а Центральный банк определяет независимую кредитно-денежную политику.
Поскольку именно президентская власть очерчивает сейчас контуры инновационного развития страны, пребывание ее в Москве, городе сосредоточения традиции, представляется нелогичным. В сущности, географический выбор нынешней «президентской столицы» предопределяет приоритеты внешней и внутренней политики России, ее вектор развития.
Может быть, самым красивым и необычным и вместе с тем самым перспективным решением стало бы размещение «президентской столицы» в пределах Дальневосточного федерального округа. На сегодня это единственная сколько-нибудь реальная возможность хотя бы продемонстрировать, что у страны есть свои интересы в перспективном Азиатско-Тихоокеанском регионе, а также единственная возможность дать импульс к новому освоению российского Дальнего Востока. Есть великая польза в том, что Россия перенесет часть тяжести своего «тела» на противоположенный край евразийского поля: Европейский выбор России невозможен без Азиатского — так Америка «скатывается» сегодня к обоим своим океаническим побережьям.
Столица на берегу не моря, но Океана — на границе Тверди и Хляби — первая в истории России.
Перемещая свою столицу на самый край освоенного Империей пространства, Россия берет на себя значительные обязательства. Такое административное решение статически неустойчиво, зато оно часто оказывается устойчивым динамически, вынуждая элиту страны создавать новые территориально-производственные общности, новые форматы жизни, новые коммуникации и новые стандарты политики.
Всем необходимым условиям удовлетворяет лишь Владивосток, столица российского Тихоокеанского флота. Именно этот город и должен стать новой «президентской столицей». Не навсегда — только на ближайшие пятьдесят-семьдесят лет.
Центром становления исполнительной власти должен стать новый российский «хоумленд» — Волго-Уральский регион с его девятью городами-миллионниками, построенными и проектируемыми широтными и меридиональными транспортными коридорами, нарастающими антропотоками. Этот регион — зона столкновения российской (европейской) государственности с наиболее пассионарными элементами исламской цивилизации, что чревато перманентной политической и социокультурной нестабильностью, но одновременно и повышенной «социальной температурой» — провозвестницей предпринимательской активности.
Где именно? Нам видятся два варианта.
Первый. «Министерской столицей» России должна стать Казань, имевшая некогда статус столицы независимого государства и сохранившая историческую и культурную память об этом. Перенос в Казань Кабинета министров и сопутствующих ему структур даст толчок к развитию города и поставит решительный заслон сепаратистским тенденциям, которые в новых условиях войдут в резкое противоречие с интересами бизнеса и крупнейших чиновничьих корпораций. Другой вариант — Самаро-Тольяттинская агломерация, также не нуждающаяся в представлениях.
Законодательная власть, обреченная примирять инновационное развитие с традиционными формами государственного существования, может и должна оставаться в Москве.
Место пребывания судебной власти не имеет существенного значения. Пока не имеет. Эта ситуация, однако, будет меняться, но во всяком случае нет никаких оснований оставлять структуры Верховного суда в «законодательной столице». Разумно разместить их в центре страны — на том же Урале (Екатеринбург) либо, что предпочтительнее, в Сибири (Томск).
Наконец, Центробанк должен размещаться как можно ближе к европейским финансовым столицам. Этим будет продемонстрировано, что страна отнюдь не собирается замыкаться на проблемах Центрально-Азиатской геополитической «плиты» и Тихоокеанского региона, но, напротив, поворачивается лицом к Европейскому союзу. К сожалению, нельзя перенести российский Центральный банк в Варшаву. Остается самый «европейский», самый западный из столичных городов России — Санкт-Петербург.
Для полноты представления необходимо упомянуть и другие власти — конфессиональные структуры, в первую очередь православие и ислам.
Речь идет прежде всего о Священном синоде и иных руководящих органах Русской православной церкви. Возможно, наиболее естественной православной религиозной столицей стал бы город Владимир, близко расположенный к Москве и связанный с ней удобными коммуникационными путями, относящимися к агломерационной «оси» Москва — Нижний. Необходимо также учесть, что Владимир является историческим центром российской государственности. Впрочем, гораздо больше пользы России принесло бы размещение ключевых административных структур РПЦ в Киеве, тем более что мирские границы не представляют сколько-нибудь значимой преграды для Церкви, а понятие «каноническая территория» позволяет это правовым образом обосновать.
РПЦ — достаточно мощная структура, которая также нуждается в географическом разделении своих собственных «ветвей власти». Так, ОВЦС — Отдел внешних церковных сношений, МИД Патриархии, размещенный в Севастополе, колыбели русского, восточнославянского православия, приблизил бы РПЦ к кафедрам четырех древнейших православных Церквей — Константинопольской, Антиохийской, Иерусалимской и Александрийской, а также к Эчмиадзину и Ватикану. Миссионерский центр должен быть в обязательном порядке перемещен на Дальний Восток: в противном случае доминирующей конфессией там станет протестантизм.
Ислам имел при Советах несколько альтернативных административных центров, на что не посягал даже Сталин. Сегодня эта ситуация сохраняется: российский ислам — это ряд конкурирующих «кафедр». Уфа, Казань и Дагестан (условно Махачкала) останутся в ближне- и среднесрочной исторической перспективе «столицами» российского ислама. А вот Москва при раскассировании столичных функций утратит свою привлекательность и перестанет быть средоточием интересов мусульманского духовенства.
Постараемся объять необъятное и зафиксируем на бумаге еще один принцип разделения властей — во времени, а не в пространстве. Подобное управленческое решение выглядит беспрецедентным и даже безумным, но в действительности оно уже было однажды опробовано американцами в ходе войны на Тихом океане. Американский штаб имел несколько командующих, каждый из которых осуществлял на всех этапах одну из сменявших друг друга во времени операций. Проблема заключалась в том, что реальная «боевая работа» командующего целиком занимает все его время, не оставляя возможности заниматься перспективным планированием. Разделение властей во времени позволяло командующим не только «делать», но и думать.
Управление мирным развитием страны — задача более сложная, более неопределенная и, в конечном счете, более трудоемкая, нежели командование войсками. Современные информационные потоки, идущие через центры принятия решений, столь велики, что в действительности не только ответственные руководители, но и сотрудники их аппарата не могут позволить себе отвлечься от конкретных, сиюминутных задач ради перспективного планирования. Таким планированием занимаются различные стратегические центры, которых в мире и в стране создано довольно много. Разумеется, власти прислушиваются к прогнозам аналитиков и даже пытаются иногда провести в жизнь ту или иную стратегическую разработку. Формат ежедневной практической работы управленцев с неизбежностью вводит в их среду своеобразную «клиповую культуру»: всякое проектное предложение должно быть изложено в виде текста объемом «не более трех страниц четырнадцатым кеглем».
Это означает, что смыслы, изложение которых превышает 4-5 тысяч знаков, не могут быть восприняты управленческой элитой, притом вне всякой зависимости от качества этой элиты и ее желания. «Три страницы четырнадцатым кеглем» — не признак расслабленности, слабоумия или лени, но категорический императив: ежедневно лица, принимающие решения, обрабатывают около сотни документов такого формата. А сотрудники администраций им эти документы усердно готовят.
Разделение власти во времени на «power in being» — власть действующую — и «power in thinking» — власть думающую — могло бы разрешить острейшее противоречие между стратегированием, требующим неспешного обдумывания, и постоянным тактическим цейтнотом.
Действующая власть принимает частные ситуационные решения в рамках существующих стратегических установок. Думающая власть избавлена от необходимости вылетать в штаб Северного флота по случаю потери связи с подводной лодкой, руководить освобождением заложников, подписывать указы о компенсациях пострадавшим в связи с наводнением, участвовать в бесконечных внешних и внутренних совещаниях. Зато у нее есть возможность не только подробно ознакомиться с очередным шедевром аналитической мысли, но и принять деятельное участие в его разработке, придав будущей государственной стратегии свое личностное измерение.
И раз в полгода два компонента одной власти меняются местами.
Такая схема не только позволит восстановить баланс между тактическим и стратегическим управлением, но и повысит тонус властных структур за счет регулярной смены характера деятельности и неизбежной конкуренцией между командами.
Понятно, что разделению во времени должна быть подвергнута в первую очередь стратегическая, то есть президентская, ветвь власти.
Итак, географию нового освоения России будут определять:
Пять городов, имеющих федеральный столичный статус и размещающих на своей территории соответствующие административные и политические структуры:
Владивосток, город Президента, его администрации и верховной российской власти, центр импульсов развития страны. Очевидно, что с собой Президент заберет и весь силовой блок;
Казань или Самара, столица Премьер-министра, средоточие исполнительной власти РФ, центр практического управления страной;
Москва, демократическая столица России, место пребывания обеих палат Федерального собрания, центр нормирования и публичных дебатов, университетов и практикующих мыслителей. А вот Совет законодателей, если данная институциональная новация приживется, может собираться где угодно, более того, имеет смысл утвердить ротационную (в смысле смены мест) программу заседаний данного органа. Напротив, заседания Госсовета в Кремле стоит сохранить;
Томск, город российской юриспруденции, с высоко развитой правовой школой, географический центр страны, место «сшивки» ее правовой системы с реальностью правоприменения;
Санкт-Петербург, российский Уолл-стрит, финансовый и расчетный центр государства;
Семь городов, имеющих окружной «столичный» статус: Калининград или Мурманск, Воронеж или Смоленск, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород, Екатеринбург, а также, видимо, Новосибирск и Хабаровск;
Сеть городов, имеющих статус конфессиональных «столиц»:
Владимир или Киев, церковная столица РПЦ, место пребывания Священного синода и Патриарха, Севастополь — центр внешнеполитической активности РПЦ, Благовещенск — центр миссионерского служения (с весьма подходящим именем);
Уфа, Казань, Махачкала (как минимум) — столицы фикха и управления мусульман.
© 2002 Р.А. Исмаилов