|
К рубрикатору «Эссе и статьи Переслегина» |
Сменить цвет |
Лейтмотивом моего выступления станет геополитика, хотя на культурологической конференции хотелось бы мыслить в более содержательных — геокультурных категориях. Увы, «Феномен Санкт-Петербурга» настолько сложен, что его истолкование — даже на столь примитивном смысловом уровне, как политический — представляет серьезные трудности. Даже сегодня нельзя однозначно определить место, которое наш город занимает на «мировой шахматной доске», некогда трудолюбиво описанной польским американцем, культурологом, постиндустриалистом и политиком З.Бжезинским. Санкт-Петербург очень сложно понять, еще сложнее встать по отношению к этому городу в рефлективную позицию. Чтобы понять всю уникальность северной столицы Империи, достаточно обратить внимание на то обстоятельство, что великий спор «западников» и «славянофилов», обозначивший одно из структурообразующих противоречий русского этноса, был, по своей сути, «внутренним делом» Санкт-Петербурга.
На мировой геополитической карте Океан представляет собой глобальное «пространство коммуникации», в то время как производство, в том числе демографическое, носит почти исключительно континентальный характер.
Геополитический чертеж земного шара несколько отличается от географической карты.
Понятно, что Антарктида, где нет ни постоянного населения, ни промышленности на этом чертеже вообще отсутствует. Это в значительной степени относится и к Африке. Граница между Азией и Австралией проходит, отнюдь, не по побережью Зеленого континента: сложнейшее переплетение островов и морей в районе Зондского и Соломонова архипелага издавна выделяется в самостоятельную геополитическую общность — Австралазию. Несколько неожиданным может показаться то обстоятельство, что к Австралазии следует отнести также Малаккский полуостров и сопровождающие его островные дуги, а также северное побережье самой Австралии. Заметим в этой связи, что Тихоокеанская война 1941-1945 гг. включила в свою орбиту всю Австралазию и совершенно не коснулась Австралийского материка: геополитические границы охраняются значительно лучше, нежели государственные.
Обе Америки — Северная и Южная объединяются в единый суперконтинент, в границы которого попадают также Огненная Земля и острова Канадского архипелага.
Исландия и острова Вест-Индии (Багамы, Бермуды, Большие и Малые Антильские острова, Ямайка), географически и географически, несомненно, принадлежащие к американскому суперконтиненту, образуют геополитическую структуру, которую по аналогии с Австралазией можно назвать Еврамерикой. Близость Еврамерики к американскому материку предопределяют ее роль в будущей системе мировых противоречий.
Сложнее всего обстоит дело с нашим Евроазиатским суперконтинентом, распадающимся на несколько геополитических «блоков», которые местами накладываются друг на друга, а иногда разделены тысячемильными «пустошами».
Наиболее устойчивой сущностью Евразии является длящийся «из вечности в вечность» Китай, территория которого структурирует Азиатско-Тихоокеанский регион. Зона влияния АТР включает в себя Алеутские острова, Аляску (которая в некоторых историко-стратегических «вариантах» оказывается «Русской Америкой»), Филиппинские острова, Вьетнам и Таиланд.
Следующим «блоком» является Индийский субконтинент, включающий также остров Цейлон (Шри-Ланка). Сегодня, как и во время Второй Мировой войны, территория Бангладеш, Бирмы, Лаоса и Камбоджи представляет собой геополитическую «пустыню», непригодную для развертывания крупных операций — неважно военных или инвестиционных.
При всей важности Европейского субконтинента (а он представляет собой «расширенный центр» «мировой шахматной доски»), вопрос о его геополитических очертаниях далеко не очевиден. Так, неясно, следует ли понимать Ирландию как часть Европы, или она должна — вместе с Фарерскими островами и Исландией — быть отнесена к Еврамерике? Рассматривая в качестве «протоевропы» территорию Римской Республики, мы приходим к выводу, что вся Северная Африка: Египет, Ливия, Тунис, Марокко, — должна быть отнесена к Европе 1 . Что же касается «восточной границы Европы», то эта проблема уже столетиями обсуждается публицистами и политиками. Сегодня с легкой границы С.Хантингтона принято проводить ее по линии раздела между восточным и западным христианством, то есть по границе Польши.
Заметим здесь, что, во-первых, непонятно какая именно граница (и какой именно Польши) имеется в виду. Во-вторых, расхождения между католицизмом и православием носят в основном догматический характер, то есть они касаются, прежде всего, ритуальной стороны христианства. Соответственно, они намного менее существенны, нежели этическая пропасть между католичеством и протестантизмом. Наконец, в третьих, с геополитической точки зрения конфессиональные «разломы» вторичны по отношению к географическим.
Естественным геополитическим барьером, замыкающим с востока европейский субконтинент, является линия Западная Двина -Днепр, стратегическое значение которой проявилось во всех войнах между Россией и европейскими государствами. Необходимо, однако, иметь в виду, что территория между меридианами Днепра и Одера прорезана крупными реками (Висла, Сан, Неман) и труднопроходимой горной системой Карпатских гор. Иными словами, она представляет собой типичный «слабый пункт», владение которым может оспариваться. Здесь русский и европейский субконтиненты накладываются друг на друга, и, подобно тому, как граница столкновения литосферных плит обозначена землетрясениями и вулканическими извержениями, зона взаимодействия геополитических субконтинентов отличается крайней нестабильностью. Здесь появляются и исчезают не только государства, но и сами народы.
Русский субконтинент продолжается на восток вплоть до Уральских гор и далее. Где-то между долинами Оби и Енисея он переходит в пустошь, простирающуюся до побережья Тихого океана. Вопрос о естественной восточной границе Руси весьма важен с исторической и этнографической точек зрения, но не представляет никакого практического интереса. Представляется правильным связать восточную границу русского субконтинента с той условной линией, восточнее которой исчезают «классические» русские города, включающие ядро, посад и контролирующую округу крепость.
Район генезиса исламской цивилизации, включающий Аравийский полуостров, Малую Азию, Переднюю Азию, Иранское нагорье, а также Сомали и Судан является самостоятельной геополитической структурой (Афразией). В настоящее время Афразия не только достигла своих естественных границ (Инд, Нил, Южное побережье Черного, Каспийского, Мраморного морей) но и проникла на территорию геополитической Европы, закрепившись в зоне Проливов, установив контроль над Северной Африкой, продвинувшись в предгорья Кавказа.
Наконец, уже в наши дни формируется, как геополитическая общность, Центрально-азиатский субконтинент, включающий район Памира, территорию Афганистана и так называемые «прикаспийские страны». Вполне понятно, что эта «зона разлома» и ее непосредственное окружение обречены стать в первой половине XXI столетия полем политических и военных конфликтов.
Геополитические структуры, отнюдь, не являются неизменными. Они рождаются и умирают, и в этой связи современное положение русского субконтинента вызывает тревогу. На его западную и южную оконечность оказывается раскалывающее давление. Восточный край тонет в «пустоши»: среди богатейших земель Сибири и Дальнего Востока — все больше антропопустынь, ландшафтов, некогда освоенных людьми и брошенных ими. Что же касается северной оконечности, то здесь судьба русских смыслов всецело определяется двумя обстоятельствами: функционированием Северного Морского Пути и статусом Санкт-Петербурга.
Игроками на «мировой шахматной доске» сегодня являются только Империи — государства, для которых выполняются следующие условия:
Из национальных государств такими «обобщенными Империями» являются сегодня только Соединенные Штаты Америки, Япония и Китай. Региональные объединения также способны создавать имперские структуры, и не подлежит сомнению, что Европейский Союз должен рассматриваться как один из ведущих мировых игроков. Внесем в этот весьма привилегированный список также Россию, несмотря на ее крайне низкий экономический и политический статус в современном мире. Хотя бы, по традиции: Россия имела все отличительные признаки Империи, по крайней мере, последние двести лет. Даже если сейчас она утратила некоторые из них (что неочевидно), она должна учитываться в среднесрочном геополитическом реестре.
Заметим в этой связи, что вся имперская история России связана с Санкт-Петербургом, самым инновационным и самом претенциозном из великих городов Руси. В древнем Риме существовала такая эзотерическая сущность — гений места. Так вот, эгрегор Санкт-Петербурга оказался «по совместительству» гением Российской Империи. Он и сейчас им остается. К сожалению — лишь по традиции.
При всей важности «спектроскопии по Империям», позволяющей ввести в геополитику субъектность и назвать поименно игроков за мировой шахматной доской, эта классификация вторична по отношению к разбиению, задаваемом понятием цивилизации.
Представление о различных цивилизациях (культурно-исторических общностях), сосуществующих на земном шаре, было введено в науку Н.Данилевским. Он же впервые показал, что цивилизации не смешиваются между собой и изменяются только в исторических масштабах времен. Н.Данилевский связал формирование цивилизации с особенностями господствующих ландшафтов и некоторыми случайными привходящими факторами.
А.Тойнби предложил несколько иную концепцию. Для него цивилизации всегда являлись «ответом на вызов». Тем самым и классифицируются они по типам вызовов (вызов моря, вызов пустыни, вызов тропического леса…). К сожалению, великий английский историк не опубликовал свои представления об иерархии вызовов, поэтому построить спектроскопию цивилизаций в рамках модели А.Тойнби затруднительно.
С.Хантингтон подошел к понятию цивилизации, скорее, с позиции Н.Данилевского или О.Шпенглера, нежели А.Тойнби. Он не определяет само понятие, вернее, определяет описательно, что, по сути, одно и то же.
С.Хантингтон понимает под признаками цивилизации «культурную общность»: язык, историю, религию, обычаи. В рамках такого подхода решительно невозможно объяснить, почему между Испанией и Ирландией есть «культурная общность», а между Россией и Польшей ее нет. Чтобы защититься от подобных возражений, автор выкладывает на стол следующую карту: каждый сам знает, к какой цивилизации он принадлежит. Иными словами, спектроскопия цивилизаций вытекает из рамки идентичности.
Выдвигая этот тезис, С.Хантингтон оказывается перед необходимостью, во-первых, ответить на вопрос какие идентичности образуют, а какие не образуют цивилизаций (ибо последних в рамках модели С.Хантингтона насчитывается только восемь), и, во-вторых, доказать, что никакие идентичности никогда не смешиваются. Ни того, ни другого автор не делает.
По всей видимости, С.Хантингтон считает первичным признаком, порождающим расслоение Человечества на цивилизации, этно-конфессиональную идентичность. Во всяком случае, он говорит: «Можно быть наполовину арабом и наполовину французом, сложнее быть наполовину католиком и мусульманином».
Но почему? В эпохи Халифата или реконкисты такая самоидентификация была устоявшейся и довольно распространенной практикой. Да и позднее конфессиональные различия отступали перед опасностью или выгодой. Как известно, отец Мушкетона из бессмертного романа А.Дюма «избрал для себя смешанную протестанстко-католическую веру». В это же время на островах Карибского моря произошло столкновение идентичностей, и ответом на фразу: «мы повесили их не как французов, а как еретиков» было: «вас повесят не как испанцев и католиков, а как бандитов и убийц».
Вероятно, построения С.Хантингтона можно исправить и конкретизировать (в результате «Конфликт цивилизаций» превратится, скорее всего, в осовремененную форму «России и Европы» Н.Данилевского), однако и модернизированная версия будет содержать все «родовые признаки» индуктивного подхода, малопригодного для геополитического анализа.
Определим «цивилизацию», как образ жизни, заданный в виде совокупности общественно используемых технологий и рамочных ограничений, наложенных на эти технологии. Иными словами, «цивилизация» есть способ взаимодействия носителей разума с окружающей средой, форма существования социосистемы.
В рамках восьмиаспектной структуры информационного пространства, модель рамочных принципов цивилизации может быть построена простым бинарным разложением:
Современный подход к понятию цивилизации использует столь сложную мыслеконструкцию, как мета-онтологическая «доска», представляющая собой единство трех «ортогональных» миров: мира идей, мира вещей и мира людей (носителей разума). В каждом из этих миров задается своя системная иерархия. Например, для мира людей такая иерархия может иметь вид: человек — семья — этнос — государство — человечество.
Категория времени в этой модели не задана явно и рассматривается как мера взаимодействия мета-онтологических миров . Такое взаимодействие по построению имеет тройственную природу и разбивается на мыследействие («план» вещей + «план» идей), социодействие («план» людей + «план» идей), онтодействие («план» вещей + «план» людей).
В рамках построенной модели технология есть любая маршрутизация, сшивающая мысле -, социо- и онтодействие. Соответственно, цивилизация определяется начальной (и она же конечная) точкой обхода, направлением обхода, уровнем иерархии, по которому производится обход.
Теоретически, таких уровней может быть сколько угодно. Практически, ни одна цивилизация не оперирует отдельными людьми или, напротив, всем человечеством, и реально выделяются три структурных уровня, соответствующих различным административным организованностям:
Предложенная модель позволяет выделить девять возможных цивилизаций (с точностью до направления обхода), что меньше, нежели в классической дихотомической схеме (шестнадцать), но явно больше, чем наблюдается в действительности. Построения С.Хантингтона, выделяющего восемь цивилизаций, не представляют для нас интереса, поскольку американский исследователь не выделяет структурообразующий принцип и, следовательно, не в состоянии доказать уникальность той или иной цивилизационной структуры.
«Невооруженным глазом» в современном глобализованном мире можно разглядеть три основные цивилизации, причем если различие между «Западом» и «Востоком» прослеживается на протяжении всей мыслимой истории, то цивилизация «Юга» существенно более молода. Заметим, что «Юг» занимает всего одну геополитическую «единицу» — Афразию, а «Восток» — две. Все остальные геополитические блоки либо находятся под прямым управлением «Запада» либо, так или иначе, соотносятся с ним.
Россия, в особенности — Россия Петра и, следовательно, Петербурга, как правило, претендовала на роль самостоятельной культуры в рамках Западной цивилизации. Это стремление стать частью Запада подогревали тесные контакты петербургской элиты с европейскими столицами. Как следствие, Петербург быстро приобрел имидж города, более западного, нежели сам запад. В советское время этот образ несколько потускнел, но до конца не стерся.
Постперестроечные события похоронили надежды российской и, прежде всего, петербургской интеллигенции на действительную унию с западным миром. Во-первых, выяснилось, что никто не ждет Россию в этом мире. Во-вторых, оказалось, что именно теперь Евро-Атлантическая цивилизация вступила в период глубокого кризиса, да, к тому же, оказалась на грани войны. Наконец, в третьих, определилось, что, следуя путем конкордата, Россия не только найдет, но и потеряет. Может быть, не столько найдет, сколько потеряет.
В своем прошлогоднем выступлении я отмечал, что Россия исторически выполняет роль «цивилизации-переводчика», транслируя смыслы между Востоком и Западом (а в последние десятилетия — между Югом и Западом). Это отрадное для страны обстоятельство привело к своеобразному характеру российских паттернов поведения: они всегда неосознанно маскируются под чисто западные.
В результате русский поведенческий паттерн оказывается скрытым от взгляда социолога: он воспринимается — в зависимости от системы убеждений исследователя — либо как «недозападный», либо же — как «перезападный».
В действительности, этот паттерн просто существенно другой, что, как мы увидим, дает нам возможность отнести Россию к совершенно самостоятельной и уникальной культуре, имеющий предпосылки к формированию на своей основе четвертой основной цивилизации современности — Севера.
Первой из таких предпосылок является наличие в сугубо российской иерархии мира людей отдельного структурного уровня. Если Восток (а, в известной мере, и Юг) есть цивилизации этносов, если Запад представляет собой цивилизацию нуклеарной семьи, то характерным российским явлением является домен.
Домен представляет собой группу людей численностью, обычно, 10-20 человек, идущих по жизни как единое целое. Домен всегда имеет лидера, разумеется, неформального, и вся структура домена выстраивается через взаимодействие с лидером. Интересно, что связи внутри домена не носят национальной, религиозной, родовой, групповой, семейной окраски. Вернее, каждый человек связан с лидером (и с другими членами домена) по-разному: для каждой конкретной пары можно указать природу связующей силы, но придумать единое правило для всего домена невозможно. В отличие от кланов, домены динамически неустойчивы: они живут ровно одно поколение.
Структура домена выглядит довольно рыхлой, что не мешает домену реагировать на любые внешние события как единое целое. Это проявилось, в частности, после дефолта 1998 года, когда социальные паттерны восстановились удивительно быстро — примерно на порядок быстрее, чем это должно было произойти по расчетам западных социологов, ориентирующихся на иерархический уровень семьи.
Идентичность домена является скрытой, поэтому его существование можно установить только тонкими косвенными исследованиями. Очень похоже, однако, что именно доменной структуре русский этнос обязан своей эластичностью («Ванька-встанька», как известно, один из общепризнанных символов русского народа), а также высочайшим потенциалом социокультурной переработки.
Второй важнейшей особенностью России является трансцендентный характер русской культуры. В рамках трехмерной мета-онтологической модели и для России, и для Запада отправной/конечной точкой является мир людей. Однако, обход осуществляется в противоположных направлениях: Евро-Атлантическая цивилизация сначала связывает мир людей с миром вещей (рациональная, предметная деятельность), а затем мир вещей с миром идей. Для русской культуры характерно первичное связывание мира людей с миром идей (иррациональная, информационная деятельность).
То есть, при минимальном желании Россию можно воспринять, как «неправильный Запад» и приступить к исправлению ошибок. Проблема, однако, в том, что исправить «ошибки», вытекающие из цивилизационной парадигмы, практически невозможно: за каждым исправлением будет вырастать новая задача.
Так, при всем желании невозможно инициализировать в России западное отношение к авторскому праву. И, равным образом, — восточное отношение к государству. Внутри некоторых пределов устойчивости (как показал опыт монголо-татарского нашествия, эти пределы очень широки) при любых операциях с русским социумом будет восстанавливаться доменная структура общества и трансцендентный характер его существования.
Это обстоятельство, наряду с выраженным кризисом Евро-Атлантической общности, ставит на повестку дня вопрос о самостоятельной русской (северной) цивилизации: ее провозглашении, ее парадигмальных принципах, ее жизненных форматов и производственных стандартов.
Такое провозглашение может, на мой взгляд, состоятся только в Санкт-Петербурге, городе инноватики, городе имперских смыслов, трансграничном городе 3 .
Петербург можно и должно рассматривать в качестве примера города, который правильно размещен на мета-онтологической «доске». Как и всякий живой город, он социален и материален. Как очень немногие города, он образует собственную «астральную проекцию» на мир идей, «небесный Санкт-Петербург». Более того, Санкт-Петербург нарочито трансцендентен, нарочито литературен. Даже для наших гостей с запада — Санкт-Петербург — это город-текст.
В действительности, возможно, дело обстоит даже сложнее.
Применение системного оператора к миру идей позволяет выделить три уровня высокоструктурированной информации.
Простейшим из них является уровень Текста. Тексты создаются при помощи символов, обретают литературную, живописную, музыкальную или иную семиотическую форму. На уровне текстов существуют такие информационные конструкты, как голем, эгрегор, душа города. На этом уровне естественное превращается в искусственное и наоборот.
Глубже расположен уровень Мифа, заархивированного в текстах нарративами, а в коллективном бессознательном — архетипами. Известно, что структурообразующих Мифов известно всего два: о бродяге, умирающем на Голгофе, и о страннике, потерявшем свой дом и скитающегося в Средиземном море.
Мифы порождают столь сложные информационные объекты, как динамические сюжеты. И здесь более чем уместно вспомнить, что Петербург — в ряду таких городов как Александрия и Константинополь — сам по себе образует динамический сюжет.
Мифы смешивают возможное и невозможное, модифицируя вероятности. Создаются мифы при помощи языка образов (паттернов).
Санкт-Петербург представляет собой город-миф «по построению». Он остается таковым и сегодня, и, очень может быть, что на этой конференции мы будем говорить не о реальном Петербурге вещей и зданий, и не об объективном Петербурге обывателей и гениев, но о мифологическом Петербурге. Городе сюжетов и текстов.
Наконец, еще выше находится уровень сказки, о котором мы не знаем практически ничего, кроме того, что на этом уровне смешивается живое и неживое.
Северная цивилизация станет явью, если Санкт-Петербург откажется от амбиций имперской столицы, от снобизма столицы культуры и даже от мифа столицы Петра. Тогда город проникнет на уровень сказки и превратит мертвые цивилизационные принципы в живую ткань бытия.
1 . Этой точки зрения придерживается известный историк Ф.Бродель (во всяком случае, в отношении Западной Африки и Средиземноморского Ла-Манша: «Можно считать катастрофой в истории Испании тот факт, что после взятия Мелильи в 1497 году. Мерс-эль-Кабира в 1505-м, Пеньон де Велеса в 1508-м, Орана в 1509-м, Мостагенема, Тлемсена, Тенеса и алжирского Пеньона в 1510-м эта новая гранадская война не была продолжена со всей решительностью, и что итальянские химеры и относительная легкость захвата Америки заслонили собой эту малопривлекательную, но важнейшую цель. (…) Как отмечал один эссеист, Испания, которая наполовину принадлежит Европе, а наполовину — Африке, уклонилась таким образом от своей географической миссии, и впервые в истории по Гибралтарскому проливу „прошла политическая граница“». Ф.Бродель. «Средиземное море и средиземноморской мир в эпоху Филиппа II». М. 2002. [ Назад ]
2 . Может быть, Империя для того и была разрушена, чтобы мы смогли, наконец, оказаться лицом к лицу с собой. И — понять себя. [ Назад ]
3 . С.Переслегин. Санкт-Петербург как транслятор культур. Доклад на конференции «Феномен Петербурга», август, 2001 г. [ Назад ]
© 2002 Р.А. Исмаилов