Сергей Шилов

По мотивам игры «1904»

После бесконечных раздражающих дискуссий Императорского совета, здесь, в личных покоях, можно было наконец остаться наедине со своими мыслями и побыть хотя бы некоторое время самой собой. Императрица вынула из искусно спрятанного среди многочисленных деревянных панелей шкафчика пузатую бутыль бурбона, плеснула в стакан, подошла к окну. В одиночестве она могла позволить себе предаться тайной слабости потребления заокеанского напитка. Поднесла стакан к губам.

Полуденное февральское солнце неярко светило сквозь прихотливое переплетение оконных рам, рисовало причудливые узоры на отполированном до блеска тёмном дереве пола. Здесь около самого окна стоял овальный стол с каменной столешницей, выполненной искусными руками уральских камнерезов. Старинный подарок русского посланника.

В центре его извилистой серой полосой протянулась цепь островов, складывающаяся в узор гор и бухт страны Ямато, ограниченная с севера зеленоватой каракатицей Сахалина. На западе, у самой грани овала дыбились красной гранитной крошкой отроги Сихотэ-Алиня. А на восток и юг открывался синевато-зелёной гладью яшмы простор Великого Океана среди которого тут и там неправильным узором были накрошены многочисленные островки. Подарок был со смыслом. Он показывал те перспективы, которые открывал простор Тихого Океана обеим великим державам, чьи берега омывались Японским морем.

…Сейчас над оловянно-серыми ледяными водами моря Ямато, совсем не похожими на полную внутренним светом спокойную голубизну камня, под рваными низкими облаками разгоралась смертельная схватка. Там резкий промозглый ветер ломал гребни волн над бездной, волны разбивались о борта крейсеров, выстреливая в воздух султаны брызг, которые смешивались с водяными столбами разрывов, рушились на палубы с холодным ледяным стуком.

Корабли покрывались слоем льда, где тонким, где толстым. При близких разрывах или собственных залпах эта ледяная короста срывалась и разила орудийную прислугу и палубные команды не хуже стальных осколков. До стоявших на мостиках офицеров они не доставали.

Адмирал Огасавара всматривался в затянутый дымкой горизонт. Сквозь холодные цейсовские стёкла можно было во всех подробностях рассмотреть русский крейсер, палубу, с которой не успели снять настил, суетящихся на ней матросов в серых от влаги робах.

Борт русского крейсера ощетинился оранжевыми вспышками залпов, просвечивающих сквозь сизый дым. Адмирал Огасавара с удивлением понял, что исход боя его уже не занимает. Сейчас он только жалел, что если русские снаряды прямо сейчас ударят по мостику «Ицукусимы», то ему не хватит времени подготовиться. Он успел подумать о том, что смерть на море всегда ходит рядом на мягких кошачьих лапах, а набрасывается неожиданно и неотвратимо; и тогда вокруг начался ад. Он слышал от католического священника в Нагасаки, что христианский ад пламенный и дымный. Этот — был холодным и ледяным.

…В лесу, который примыкал к фамильному поместью рода Огасавара был муравейник. Мальчиком адмирал любил, убежав из дома, часами смотреть на огромную муравьиную кучу, которая была выше его тогдашнего невысокого роста. Однажды, в период муссонов, он стоял в насквозь промокшем кимоно и наблюдал то, как тяжёлые дождевый капли разрушают муравьиный холм. Вначале влага скатывалась по сухой хвое, не причиняя ей видимого вреда, однако через какое-то время ливневые струи усилились, взламывая тонкую корочку и тогда взору Огасавары открылись недра муравьиной горы, насекомые начали суетиться, спасая самое ценное — личинок и яйца. Они бежали во все стороны из разрушающегося муравьиного мира, а водяные капли сливались в широкий мутный поток, который подхватывал муравьиные тела и уносил их дальше — к Великому Океану…

Адмирал Огасавара поёжился в насквозь промокшем мундире, убрал бинокль, взглянул вниз на палубу. Его матросы ничем не отличались от русских. Все они били похожи на муравьёв.

Борт русского крейсера снова окутался огнём и дымом. Огасавара неожиданно понял, что в этот раз муравьиный ад будет вовсе не будет холодным и ледяным. Адмирал почувствовал неожиданное облегчение: сомнения исчезли, а мысли стали появляться в сознании сразу, лишённые ореола вероятностей, принося с собой ощущение чистого знания. Огасавара знал, что следующий снаряд найдёт свою цель, но теперь и это уже перестало беспокоить его. Времени сразу стало безумно много, он подумал, что наверное успеет приказать подать на мостик чай, может быть, по английскому обычаю, со сливками, но и эта мысль, словно рыба, выпущенная на волю, уплыла куда-то назад и в сторону. Он уже знал, что победил, а каким образом он обеспечит эту победу сейчас ещё не играло существенной роли. Теперь пришла уверенность, что он умрёт не здесь, хотя как совместить это со знанием того, что следующий снаряд ударит в мостик Ицукусимы было пока не понятно, но опять уже не имело значения. Адмирал Огасавара сейчас видел себя на борту совсем другого корабля: укрытого тяжёлой бронёй, собравшего всю артиллерию в бочках башен, ощетинившегося усами антенн, слушающего небо ушами радаров. Он понял, что именно на этом красавце он пойдёт в свой последний бой вблизи островов Бонин, открытых его предком, и тогда тоже, скорее всего, не успеет написать последнего хокку, но совершенно не пожалеет об этом.

Чудовищный удар, визг и скрежет раздался за спиной. Чёрный снаряд пропахал в надстройках рваную борозду, вывалив наружу внутренности крейсера, на секунду замер, скатившись по палубе, кувырнулся за борт и, с почти без всплеска, скрылся в пучине.

Адмирал Огасавара приказал подать на мостик чай. По английскому обычаю со сливками…

Императрица поднесла стакан к гладкой поверхности стола, но в последний момент успела отдёрнуть руку. Стекло, не успев коснуться яшмы разбилось; осколки, смешиваясь с янтарными каплями жидкости начали разлетаться по всему огромному пространству Тихого Океана.

[наверх]

© 2002 Р.А. Исмаилов